Страна Северного Ветра - Джордж Макдональд

— Понимаешь, Алмаз, я боюсь снова захромать.

— Да я теперь не верю, что ты на самом деле хромал.

— Нет, я, правда, хромал.

— Значит, сам виноват. Я же не хромаю. И ни разу не хромал за всю жизнь. Ты не бережешь свои ноги. По ночам никогда им отдыхать не даёшь. Вот и выходит, что ты своей огромной тушей ещё и ночью на них давишь. Даже о собственных ногах не хочешь позаботиться, только ешь да спишь, ешь да спишь. Какая из тебя лошадь!

— Говорю тебе, я хромал.

— Я и не отрицаю, что твоя бабка выглядела опухшей. Только вот не жир ли это был?

— Да говорю же, я неловко наступил на один из тех противных камней, которыми мостят улицы, и вывихнул лодыжку.

— Сказал тоже, лодыжка! Нечего подражать людям. У лошадей нет лодыжек. У них есть только бабки. Если ты не начнёшь нормально поднимать ноги, а будешь спать на ходу, вывихнешь вообще все лодыжки, как ты их называешь, одну за одной. С резвой лошадью таких бед не случается. Уверен, всё было не так страшно, а если страшно, ты сам во всём виноват. И хватит об этом! Я отправляюсь спать. И постараюсь думать о тебе как можно лучше. А ты уж постарайся скакать порезвее и согнать жирок!

Конь уже подогнул было колени, чтобы лечь, как Рубин заговорил вновь совсем другим тоном — так показалось маленькому Алмазу.

— Послушай, Алмаз, не могу я вынести, что честный старый конь вроде тебя так плохо обо мне думает. Открою тебе правду: я сам виноват, что захромал.

— А я что говорю? — ответил его собеседник, наваливаясь на перегородку, чтобы повернуться на бок и как можно удобней устроить ноги в тесном стойле.

— Я нарочно это сделал, Алмаз.

Тут старый конь вскочил, точно гром, просунул рассерженную морду в стойло Рубина и, сверкнув глазами, произнёс:

— Не попадайся на моём пути, ты, никчёмный негодяй, а то я тебя укушу! Нет, ты не лошадь! Зачем ты так поступил?

— Чтобы стать толстым.

— Ах ты бочка жира! Клянусь зубами и хвостом! Так я и знал, что ты ещё и обманщик! Из тебя по-другому правды не вытащить, придётся устроить настоящий допрос. Ты просто недостоин быть лошадью. Зачем тебе понадобилось толстеть?

— Затем, что, растолстев, я смог надолго таким остаться. Ведь я не знаю, когда вернётся хозяин, чтобы взглянуть на меня.

— Так ты ещё и тщеславен, бесстыжее создание! Живодёрня по тебе плачет. Покрасоваться он, видите ли, решил! Молчи лучше, не то я оборву свой повод и достану тебя, со всем твоим красивым жирком!

— Нет, Алмаз. Ты хороший конь. Ты не причинишь мне зла.

— Не причиню? Проверим?

— Нет, ты не сможешь.

— Почему это?

— Потому что я ангел.

— А это ещё что такое?

— Откуда тебе знать!

— Да уж, понятия не имею.

— Я знаю, что ты не знаешь. Невежественный, грубый, простой смертный конь, вроде тебя, и не может знать. Но маленький Алмаз слышит всё, о чём мы тут говорим. Уж он-то знает, что на небесах тоже живут лошади, чтобы ангелам было на ком скакать, а для более важных случаев там живут ещё львы, орлы, буйволы и другие животные. И лошади, на которых скачут ангелы — это лошади-ангелы, иначе ангелы не смогли бы на них скакать. Так вот, я один из них.

— Врёшь ты всё.

— Ты слышал раньше, чтобы лошади говорили неправду?

— Никогда в жизни. Но ты ведь сам признался, что обманул со своей хромотой.

— Я не обманывал. Просто было нужно, чтобы я растолстел, а славный Джозеф, твой хозяин, похудел. Я мог бы притвориться, что охромел, но так не поступит ни одна лошадь, а тем более лошадь-ангел. И тогда, чтобы захромать по-настоящему, мне и пришлось нарочно потянуть лодыжку — у лошадей-ангелов есть лодыжки, потому что на небе не используют лошадиные слова. И это очень больно, уверяю тебя, Алмаз, пусть даже ты не такой добрый, чтобы мне поверить.

Старый Алмаз не ответил. Он снова улёгся на пол, и сонное фырканье, весьма напоминавшее храп, говорило о том, что если он ещё и не спит, то уже не в состоянии понять ни слова из того, о чём ему толковал Рубин. Когда маленький, Алмаз это понял, он отважился подхватить брошенный на полуслове разговор.

— Зато я добрый, Рубин. И я тебе верю, — произнёс мальчик.

Но Рубин не отозвался и даже головы не повернул в его сторону. Думаю, конь понимал по-человечьи лишь то, что привык слышать от кебменов и конюхов. Не дождавшись ответа от своего собеседника, Рубин перегнулся через перегородку и, устремив взгляд на коня, произнёс:

— Подожди, вот наступит день, и ты увидишь, правду я говорю или обманываю. Да старый конь уже давно спит! Алмаз! Нет, право, не стоит.

Рубин отвернулся и начал молча выдергивать сено из кормушки.

Тут мальчик вздрогнул и, оглянувшись, заметил, что ворота конюшни отворены. У него было такое чувство, словно он спал и видел сон. Поискав глазами, не видно ли где Царицы Северного Ветра, Алмаз решил, что лучше ему отправиться обратно в кровать.

а следующее утро мама Алмаза сказала отцу:

— Меня снова беспокоит наш ребёнок.

— Какой, Марта? — спросил Джозеф. — У тебя теперь есть, из кого выбирать.

— Я имею в виду Алмаза. Боюсь, к нему вернулись его странности. Сегодня он снова гулял во сне. Я видела, как он бежал по лестнице среди ночи.

— И ты не пошла за ним?

— Конечно, пошла. И нашла его мирно спящим в кровати. Наверно, это оттого, что последние шесть недель он почти не ел мяса.

— Может быть. Прости меня. Только если Бог не посылает нам благополучия, что я тут могу поделать, родная?

— Ты ни в чём не виноват, славный мой муженёк, — ответила Марта. — К тому же я и не уверена вовсе. Не знаю, с чего бы оно так на него подействовало, мы-то все в порядке. Я вообще кормлю малышку, и ничего со мной до сих пор не случилось. А послушать, как наш маленький человечек поёт, так и не скажешь, что с ним что-то неладно.

Алмаз в это время пел, словно жаворонок в небе. Пока мама одевалась, у него на руках сидела малышка. Нэнни приготовила Джозефу скудный завтрак: слабый чай, чёрствый хлеб и весьма сомнительное масло. Однако тот принялся за него с явным удовольствием, потому что проголодался. Он уже вычистил обеих лошадей и запряг старого Алмаза.

— Ты только представь себе толстого ангела, Кимвала! — начал Алмаз.

Малышку ещё не успели окрестить, но Алмаз наткнулся в Библии на слово «кимвалы», и оно ему настолько понравилось, что с тех пор он называл сестру только так.