Толмач - Михаил Гиголашвили

– Просто расскажите пока. Бумаги – потом. Кое-что, может, и перевести придется, – добавил он мне, на что я ответил, что сделаю это с удовольствием, чем больше – тем лучше.

Малой сел плотнее, постучал под столом хромой ногой, укладывая ее поудобнее, и приступил к рассказу.

Школу он закончил в Барнауле в 76-м году. Пошел в армию, был парашютистом (два перелома, три сотрясения). Хотел даже остаться в армии, но передумал, поступил в Москве в институт физкультуры, решил всерьез заняться альпинизмом, ходил на Эльбрус и Памир (три перелома, два сотрясения).

– Но успехи были. И большие. На самых пиках стоял, землю всю под собой видел…

– Чем жили? – охладил его Тилле земным вопросом.

– Стипуху получал. В цирке подработка была. Отец немного подсылал – он тогда жив был еще, в милиции работал, на блядовозке шоферил. Хотя и сержант был простой, но иногда нет-нет, да перепадало от блядей. В Барнауле у нас страшное блядьмо идет, милиция рейды делает. Ну, менты всегда хорошо жили, это мы вот, честные люди, мучиться должны… Как говорится, кто не работает – тот не только ест, но даже жрет, как свинья, выше крыши… – И Малой провел рукой по кривой шее. – Справедлухи бесполезняк искать.

– Дальше что делали? – не дал ему Тилле углубиться в философию.

Дальше пригласили в кино сниматься, дублером: он с детства хорошо на лошади сидел, прыгать мог и все такое прочее. По тем временам большие деньги загребал, до тысячи в месяц. Пару лет даже подводником-аквалангистом поработал на Дальнем Востоке у друга отца, с которым тот вместе Берлин брал…

– Берлин? – разобрал Тилле. – Он был в Берлине?

– Нет, это его отец был. Во время войны.

– А… На рейхстаге он, случайно, не расписывался? – кисло улыбнулся Тилле.

– Не знаю, – честно признался Малой. – Но отец фрицев всегда очень хвалил и уважал – культурный, говорит, народ, честный и добросовестный, не то что мы, распиздяи, ничего толком сделать не можем… Как говорится, главный враг нашего военно-морского флота – это само море!.. А фрицев отец очень тепло вспоминал, это да, правда. Мы, говорил, рабы, а они – свободные люди, и вообще людей в рабов превратить очень легко, в вот сделать их свободными трудно, невозможно… Очень уважал.

Тилле недоверчиво посмотрел на него, но Малой возразил:

– Я, я. Точно так. И перед смертью, когда у меня уже непруха поперла, он мне из Барнаула по телефону говорил: «Если что, беги, говорит, в Германию, там примут, спрячут».

– Ближе к делу, – суховато остановил его Тилле. – Семья есть?

– А как же?.. Женился в 88-м, дочь родилась.

– Адрес жены, дочери. Где она сейчас?

– В Барнауле у друзей спрятаны.

– Где работали в последнее время?

– Конеферму имел, дружбаны с Памира надоумили. – Малой скорбно склонил голову, засвиристел носом сильнее и полез было в мешок, но Тилле не дал ему вытащить бумаги:

– Потом. Пока рассказывайте.

– Как прикажете. Я хотел фото фермы показать.

– Ну, давайте.

Малой радостно извлек фотографии: он с лошадьми и Софией Ротару, он с лошадьми и патриархом всея Руси, он с лошадьми и с какими-то модными девками. Тилле просмотрел все это, отметил, что ферма была, очевидно, большая, и попросил продолжать, а еще лучше – сразу сказать, что его привело сюда, в Германию, но поконкретнее и покороче, а то ему еще на совещание в министерство надо.

Малой вздохнул, с сожалением посмотрел на мешок, посопел, потер с шорохом бритый затылок, поскрипел ногой под столом, печально произнес:

– Все очень просто. У меня ферма не отапливается. – И замолк.

Тилле, почуяв долгий зачин, еще раз попросил его излагать компактнее.

– Понял. – Малой опять с сожалением посмотрел на мешок. – Так вот. Ферма довольно холодная, а ахалтекинцы тепло любят. А по Рублевке, в часе езды от меня, конный завод. Там все есть – стойла теплые, попоны, накопытники. Я всегда туда лошадей на зиму ставил, чтоб не померзли, а за постой платил честь честью, сколько договорено было. Сдал и в 98-м году туда своих восемь жеребцов, чтоб в тепле отзимовали. Весной пришел забирать – а меня два жлоба-конюха гонят: «Не дадим, говорит, тебе твоих кляч, пока ты за постой, прокат и аморт не заплатишь»…

– Аморт – амортизация? – уточнил я.

– Ну да. Как так?.. Что за еблематика?.. Я ж заплатил 45 тысяч?.. Ничего себе веселуха!.. Будут эти жопошники мне лапшу на уши вешать!.. «Ничего не знаем, пошел к директору завода», – говорят и вилами направление указывают… Иду. Тот, скот в сапогах, на меня щурится: «После дефолта все поднялось в цене, вот калькуляция, вы нам должны не 45, а 450 тысяч платить». Как так, мать твою так?.. Чего ты мне, дятел, впихиваешь?.. А вот так. И все. Я в горотдел милиции, с заявлением – ноль внимания. А другой конюх с завода (их там шестеро), брат моего сторожа, говорит мне по пьянке: «Не дадут тебе твоих жеребчиков, не надейся!» – «Как так?» – «А вот так! Их себе такая кобылка высмотрела, которой отказа быть никак не может». – «Кто?» – «А ты забыл, чей забор на забор завода смотрит?» А там то ли Ельцина, то ли его дочки дача рядом!.. И все дети и внуки на этом заводе скакать учатся. Как же, надо же им по парадам ездить, шику-блеску наводить! Дело ясное, что дело темное. Попал, короче, в ебистос. Вмандяшился по самые уши. Что делать?.. Я в прокуратуру – мне от ворот поворот. Более того, говорят, что против меня дело открыто: «Конный завод встречный иск подал, по неуплате 450 тысяч. Так что давайте думайте. Или платите – или сядете, на пять лет минимум».

– Справки, бумаги из суда есть?

– Есть, есть, как не быть! – Малой радостно дернулся к мешку, но Тилле опять рукой остановил его:

– Стоп. Потом. Дальше.

– Понял. Объясняю: я – в суд, а они мне – готовое решение: лошади конфискованы в счет неуплаты, а если я появлюсь на заводе, то жлобью-охране приказано стрелять без предупреждения.

Тилле усмехнулся и спросил:

– А сколько вообще стоят эти лошади?

– Есть и 50, есть и 500 тысяч рублей. Есть и 500 тысяч долларов. А есть и 5 миллионов. По-разному. От породы зависит. У меня не очень дорогие были, в эти 450 тысяч и садились как раз все восемь.

Малой с шорохом долго тер обеими руками бритую голову. Голубые глаза его покраснели, он начал громко посапывать, лицо задергалось.

Тилле с беспокойством выключил микрофон:

– Воды дайте ему! Чтобы припадка какого-нибудь не было. После стольких падений, сотрясений и переломов…

Малой притих, объяснил:

– Просто у меня внутри все горит, как вспомню, что дальше было… И почему это я должен был платить, ебена крест?.. У нас договор был на 45 тысяч за постой?.. Был! Я заплатил? Заплатил! А что они там, твари болотные, потом повысили – какое мое дело?.. Они сто миллионов написать могут, с них станет, беспредел же. Да эти деньги только причина была, чтоб коней отнять! Просто кони этой внучке очень приглянулись – вот и все дела!