Иван III - Николай Борисов

Очевидно, Василий II в последние годы жизни поручил вести все ярославские дела своему дьяку Алексею Полуектову. Он-то и разработал проект «черного передела», ставившего ярославских князей в полную зависимость от великого князя Московского. Однако Слепой по каким-то причинам не осуществил хитроумный замысел, оставив его наряду с другими своими начинаниями в наследство Ивану III. Князь Иван мог бы также оставить ярославских князей в покое на какое-то время, если бы они сами не напомнили о себе нелепой затеей с новоявленными «чудотворцами». Прославление тех или иных личностей в качестве святых, как правило, имело определенную политическую подоплеку. Инициатива в таких вопросах должна была идти «сверху», а не «снизу». Однако ни великий князь, ни митрополит Феодосии, ни ростовский владыка Трифон, в епархию которого входил Ярославль, не имели отношения к «обретению мощей» старых ярославских князей. Инициативу проявило ярославское духовенство вкупе с местным князем Александром Брюхатым. (Последний, вероятно, хотел восстановить свою репутацию благочестивого правителя, сильно пострадавшую после скандала со Спасо-Каменным монастырем.) В прежние времена, когда ярославские князья были суверенными владетелями, их начинание так и осталось бы событием местного значения. Однако времена изменились. Теперь же церемонию можно было расценить и как самоуправство. А на всякое самоуправство в Москве отвечали немедля.

Весть о ярославских чудотворцах встревожила и церковное начальство. Ростовский владыка Трифон, давний доброхот Москвы, весьма недвусмысленно изъявил недовольство этой инициативой: «той же неверием обдержим, не имяше веры, мняше вълшевство быти» (27, 276). Трифон послал для освидетельствования мощей ростовского протопопа Константина, хорошо известного при московском дворе. Тот, осмотрев мощи, не поверил в их святость, «мня сим чюдотворением игумен многа богатества приобрете, еже приношаху гражане на молебны» (27, 278). Конец этой истории уверяет читателя в подлинности святых мощей: сначала протопоп Константин, а потом и сам ростовский владыка Трифон были наказаны за свое неверие тяжкими болезнями. Последний в августе 1467 года оставил кафедру, приказал отвезти себя в Ярославль и там замаливал свой грех у гробницы святых.

Реакция Москвы на ярославские «чудеса» была быстрой и жесткой. В Ярославль в качестве наместника был отправлен князь Иван Васильевич Стрига Оболенский. Это был храбрый воевода, известный многими победами. Как и его отец, князь Василий Иванович Оболенский, Иван Стрига принадлежал к числу наиболее приближенных к Василию Темному лиц. Ему доверялись поручения, требовавшие не только военных, но и административных способностей. Так, в 1460 году он был послан великокняжеским наместником во Псков, где еще недавно встречали колокольным звоном бежавшего из Новгорода сына Дмитрия Шемяки Ивана и где до приезда Стриги сидел давний враг Василия II литовский князь Александр Чарторыйский — зять Дмитрия Шемяки. Неизвестно, какими достоинствами Иван Оболенский сумел пленить псковичей, но только и позднее они не раз просили великого князя вновь прислать его к ним. Этого закаленного бойца Иван III и послал наводить порядок в Ярославле.

Методы, которыми действовал «генерал на воеводстве», красноречиво описаны Ермолинской летописью. Ярославль он покинул не позднее 1467 года, поскольку в этом году мы застаем Стригу в привычной роли воеводы в казанском походе. Князь Александр Брюхатый жил в Ярославле до самой своей кончины в 1471 году. Какими полномочиями он пользовался в этот период — неизвестно.

Ярославские «чудеса» — почти единственное примечательное событие 1463 года, отмеченное летописцем. Наряду с ними упомянуты лишь новые бедствия: «того же лета, от сентября месяца до Филипова заговениа (14 ноября. — Н.!>.), от коросты люди мерли мнозие» (19, 150). Впрочем, в источниках есть и еще одно весьма примечательное сообщение…

Наряду с «большими» летописями, которые велись на великокняжеском дворе и при митрополичьей кафедре, в крупных монастырях и при кафедральных соборах, сохранились и своего рода исторические заметки, принадлежавшие перу отдельных любознательных книжников. Эти небольшие произведения («летописчики») иногда содержат уникальные известия. Так, в одном из них, созданном иноком Кирилло-Белозерского монастыря Гурием Тушиным, читается следующее известие: «В лето 6971 (1463) августа 27 Басенку очи выняли после великаго князя Василия смерти год и 5 месяц» (114, 202).

Нет никаких пояснений: за что и при каких обстоятельствах был так свирепо наказан один из лучших воевод Василия Темного. Отношение автора записи к этому событию угадывается в указании на то, что казнь состоялась через год и 5 месяцев после кончины Василия II. Это можно понять как упрек: сын не проявил должного уважения к памяти отца, высоко ценившего Федора Басенка. Но более всего примечателен сам факт: Иван III унаследовал отцовскую жестокость по отношению к тем, кого считал своими врагами. Конечно, этого требовали обстоятельства. Вероятно, именно в первые годы самостоятельного правления князь Иван столкнулся с фрондой старой московской знати, которая отстояла престол от посягательств Дмитрия Шемяки и, не дождавшись благодарности от Василия Темного, надеялась «прибрать к рукам» его юного наследника. Ответом на эти опасные настроения и стала показательная расправа с Басенком. Для князя Ивана жестокое наказание Басенка было, по-видимому, не столько вопросом безопасности, сколько способом самоутверждения. Именно так — через жестокие и неожиданные расправы с боярами — впоследствии начинал свое самодержавное правление Иван Грозный…

Ослепленный воевода был, вероятно, посажен в темницу. (Оставлять его на воле было опасно. В Москве слишком хорошо знали, на что способен хотя и ослепленный, но не сломленный духом человек.) Десять лет спустя Федор Басенок был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где и скончался в 1480 году. Полагают, что, находясь в ссылке, Басенок имел возможность рассказывать кирилловским монахам о своих былых походах и заслугах. Его воспоминания отразились в летописных трудах кирилловских книжников (114, 209).

Едва ли случайно, что для показательной казни Иван III избрал именно Федора Басенка. Этот боярин не отличался особой родовитостью и был одинок в среде московской знати. Своим возвышением он был обязан исключительно собственным талантам. Падение таких людей обычно вызывает у окружающих посредственностей лишь чувство злорадного удовлетворения…

Окутанный вечным мраком, исчез с исторической сцены отважный Федор Басенок. Но мир не перевернулся от нового злодеяния. Жизнь шла своим чередом. Одних несли на погост, другие с плачем приходили в мир. Восходило и заходило солнце. Покрикивая на понурую лошадку, брели за сохой лапотники-мужики. Звонили колокола. Поднимая пыль, уносились куда-то вдаль торопливые всадники. Молились в своих кельях монахи. В далеком Приуралье бился с язычниками-пермяками неистовый миссионер епископ Иона… Каждый как мог совершал свой жизненный круг. И словно распростершая крылья птица, кружил над Русью год 6971-й от Сотворения мира…

Зимой православные если не дрались, то пировали. В январе 1464 года вся Москва гуляла на свадьбе молодого рязанского князя Василия Ивановича. Жених — единственный наследник некогда могущественного Рязанского княжения — согласно завещанию отца с восьми лет воспитывался при московском дворе. Здесь заботливые опекуны (уже давно наложившие руку на Рязанское княжество) подыскали ему невесту — княжну Анну, родную сестру самого великого князя Ивана Васильевича. Но перед свадьбой 15-летнего княжича отправили на родину, в Рязань, чтобы он мог формальным образом вступить на отцовский престол. В конце 1463 года «князь велики Иван и мати его великаа княгини Мариа отпустили князя Василиа Ивановича на Рязань, на его отчину, на великое княжение» (19,151). Покончив с этим, Василий уже как полноправный «великий князь Рязанский» 9 января вернулся в Москву за невестой.