Форма воды - Гильермо Дель Торо

Лэйни больше не знает.

Берни выдыхает с облегчением, поднимается, и аккуратно ведет ее к двери, а по дороге инструктирует – передать мистеру Гандерсону, что у мистера Клэя срочное дело, но что он может оставить свои рисунки.

Таким образом плохие новости мистер Гандерсон получит позже, в бухгалтерии.

Лэйни ощущает себя ребенком, она кивает, точно хорошая девочка, принужденная улыбка мнет ее лицо и напоминает о доме, где за обеденным столом надо делать вид, что все хорошо.

Когда она возвращается в лобби, Джайлс встает, оправляет одежду и шагает к ней, портфель качается в его руке. Лэйни торопится к столу, точно солдат к окопу, и выбирает в богатом инвентаре извиняющийся тон и прилагающийся к нему сценарий: мистер Клэй занят в связи с непредвиденными обстоятельствами; нет, я не знала, это моя вина; сожалею; не оставите ли вы работы мне, я уверена, что мистер Клэй посмотрит их.

Она гадает, не то же ли самое чувствует Ричард – когда твое сердце все сильнее каменеет с каждым словом. Джайлс разбивает этот камень, начав расстегивать свой портфель, принимая ее откровенную ложь вовсе не потому, что верит ей, а потому, что не хочет расстраивать Лэйни.

Забыть, что говорил Берни о безнравственности.

Джайлс Гандерсон – добрейший человек, которого она когда-либо встречала.

– Стоп, – это слово звучит так, словно его произнесла она, и губы ее двигаются.

Только как может подобный неуместный возглас явиться из уст женщины, ослепленной паром от утюга, прижатой к земле весом пышной прически, оглушенной ритмичным стуком изголовья кровати о стену? Но ее голос продолжает звучать, заглушая неистовствующие телефоны и бурчание новых визитеров, так что она единственный раз может отдать предпочтение человеку, который сам ничьим предпочтением не является.

– Оно им не нужно, – говорит она.

– Им… – Джайлс поправляет очки. – Прошу прощения?

– Они не скажут вам. Но оно им не нужно. И никогда не будет нужно.

– Но это… они просили зеленого…

– Если вы оставите это у меня, вам выплатят частичный гонорар. Но это все.

– …и оно настолько зеленое, что я не сделаю зеленее!

– Но я не думаю, что вам следует так поступить.

– Мисс Стрикланд? – Джайлс моргает. – Миссис Стрикланд, я имею в виду…

– Вы заслуживаете лучшего. Вы заслуживаете людей, которые будут ценить вас. Заслуживаете места, где вы можете гордиться тем, кто вы есть.

Ее голос звучит властно потому, что Лэйни говорит не только для Джайлса Гандерсона – она это понимает, – она говорит еще и для Элейн Стрикланд, которая заслуживает жить там, где гордость вовсе не редкий дар.

И вновь молодая женщина и стареющий мужчина становятся единым целым, ведь оба они «неполноценные» по мнению людей, не имеющих права выносить приговор. «Кляйн&Саундерс» – стартовая точка, и не более того.

Он треплет бабочку, пытается что-то сказать, но она продолжает кивать, побуждая его, все жестче и жестче, сделать правильную вещь: уйти. Он обреченно вздыхает, смотрит на портфель, затем вздыхает еще раз и глядит прямо на нее, глаза блестят от слез, а усы изгибаются над храброй улыбкой.

Он протягивает портфель. Не рисунки. Портфель целиком.

– Для вас, моя дорогая.

Она не может это принять, конечно не может!

Но голос Джайлса подрагивает точно так же, как недавно дрожал ее собственный, его импульсивный героизм не отличается от ее собственного, и в словах читается мольба – забрать у него тяжкую ношу целой жизни.

Лэйни берет портфель, ее пальцы скользят по желобкам, продавленным в красной коже его пальцами за годы использования. Она видит, как исчезает силуэт Джайлса, когда он уходит, но не поднимает взгляда, поскольку если сделает это, то только усложнит ему все, и помимо того, она ищет место, чтобы поставить подарок так, чтобы он, неимоверно тяжелый от спрятанного внутри смысла, не проломил пол и не рухнул через три этажа.

21

Хоффстетлер проверяет, в последний раз, температуру, объем и кислотность воды в бассейне, его ассистенты выкатывают тележки с оборудованием из Ф-1, и в этот момент его едва не сбивает с ног удивительная мысль: он может никогда больше не оказаться так близко к девонианцу.

В понедельник, после трех дней бессмысленных выходных, он убьет это существо, растворит изнутри с помощью яда, полученного от Михалкова.

Неужели это доспехи в виде белого халата и щит в форме портфеля с документами столь долгое время делали его невосприимчивым к чужой боли?

Ну что же, сегодня на нем нет халата, он оставил его на полу в кабинете, испытав отвращение при виде незримых пятен крови. А его портфель сейчас лишь свидетельство того, как рушится столь тщательно выстроенная американская жизнь – набит скомканными заметками, упаковками из-под печенья, крошками.

Никакой профессионализм, даже самый тонкий, не разделяет более смерть и избавителя в Ф-1.

Жертва Хоффстетлера – он более не позволяет себе использовать более мягкие термины – плавает в центре бассейна, цепи, прикованные к ошейнику, натянуты туго. Единственный признак жизни – свет, изливающийся из глаз подобно расплавленному золоту, что струится по поверхности воды.

Хоффстетлер думает о танце Элизы Эспозито и о полном удовольствия сверкании девонианца, и его охватывает дикая ревность. Это нечестно, что она полюбила это существо, а оно ее, а он обречен совершить убийство, которого не простит никакой бог.

Он убирает барометры, пытается сбросить с себя лишние чувства.

Они не сделают более легким тот момент, когда ему придется вонзить иглу между чешуйками.

У Хоффстетлера нет причины думать, что девонианец испытывает к нему что-то кроме ненависти. С чего бы? И все же, когда он слышит, как закрываются двери за ассистентами, он неожиданно для себя умоляюще поднимает глаза.

Если Элиза сделала это, то он может повторить ее успех: установить контакт, настоящий контакт с девонианцем. Он ухитряется жить с самим собой несмотря на то, что постоянно оскорблял собственную человечность, и сможет ли он простить себя за это последнее оскорбление?

В лаборатории пусто и тихо.

Хоффстетлер опускает блокнот на пол, не волнуясь, что тот намокнет, и аккуратные записи расплывутся… чего хорошего эти записи сделали для него в «Оккаме»? Пересекает красную запретительную линию и опускается на бортик, после чего штаны немедленно промокают.

Он отвык находиться здесь с пустыми руками, поэтому ладони вцепляются одна в другую, плечи горбятся. Наверняка со стороны он выглядит печально, словно некто скорчился на могиле любимого человека. Другая иллюзия позабытой человечности. Хоффстетлеру некого оплакивать на этом континенте.

Даже девонианец, существо из другого мира, победило его в этом отношении.