Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова

краской стенами и не слишком чистыми полотенцами и немногословно ругал кумушек, отделяя невежливое «курицы» от негативного «бездельницы» большими паузами. Мои бабешки не сумели поколебать твердое сердце под голубой милицейской рубашкой, невзирая на свидетельство бабки Нечаихи, не покидающей наблюдательного поста у окна, что Актриса не могла покинуть квартиру незамеченной.

Жара стояла, какая случается в начале августа, одуряющая. Двигаться, говорить, есть – все сделалось лень. У меня побаливало сердце, звенело в ушах, мерещились запахи, только не роз, как при мигрени, а гнили и выгребной ямы. Ваня сидел, молчал, смущаясь чем-то. У него с детства особенность: как смущается, начинает левую манжету теребить; сколько раз наблюдал, как он у доски пуговицы откручивал. Но не спросил, в чем дело, захочет, сам скажет, не захочет, ничего вопросами не добьешься. Не так мне было интересно выяснять, что беспокоит Ивана.

– Извини, Андрей Гаврилыч… – Ваня закашлялся, отвел в сторону круглые болотные глаза. Из-за этих глаз мне иногда хотелось почесать его за ухом, вот-вот замурлычет. Давно бы следовало кота завести, не знаю, почему я этого не сделал. – Чем-то у тебя воняет? Ведро, что ли, протухло? По такой жаре ничего на полдня не оставишь. Колбасу на обед почистил, к вечеру шкурки того, одорируют.

– Гляди-ка, а я думал, мне запах чудится, мигрень от жары разыгралась. Нет, Иван, пустое у меня ведро, ничего не ем по жаре, нечего и выбрасывать. И картошку я храню в сарайке во дворе, сам знаешь. Нехороший дух, тяжелый и страшный, как от падали.

Ваня мой побледнел, веснушки ярче проявились на курносом, детском таком носу и щеках, вскочил, забормотал про себя, шевеля пухлыми яркими губами. Хорош собой, не придерешься, а жену не найдет.

– Что переполошился, вспомнил что?

– Бабки позавчера меня вызывали, дверь Актрисе ломать. Приснилось им, что Актрису убили. Сериалов насмотрелись. Может, она точно, того…

– Иван, ты сам-то как насчет сериалов? Если б убили, она бы кричала, даже моего старческого слуха достало бы услыхать.

– А может, ей с сердцем плохо, по такой жаре. Уснула и не проснулась. Или астма, или еще чего. Правы бабки, надо было ломать дверь. Побегу за слесарем, не уходи, Андрей Гаврилыч, в понятые пойдешь, а то с этими бабками хлопот не оберешься.

Ваня потопал по лестнице, хотя лифт вполне работал. Но Иван слишком торопился, он, в отличие от Жени, жалостливый с детства. Как только в милицию пошел? Раз пошел, не худо бы ему самому научиться двери открывать, неужто у них в отделении отмычек не собралось, хоть скромной коллекции, типа моих с насекомыми, школьных?

Наши бабоньки не подвели. Город гудел, вскрикивал и не спал душными ночами.

Лучше бы мне не видеть того, что я успел разглядеть из тесной прихожей, такой же, как у меня. Время отстучало несколько секунд по виску и хлынуло наружу, я выскочил на площадку, скорчился, но не сумел выблевать страшный образ. Она лежала с раскинутыми толстыми ляжками; фланелевый, точно такой, как у наших кумушек, невзрачный халат завернулся, безжалостно

демонстрируя складки синеватой кожи с коричневыми пятнами засохшей крови. Ее плоть была распахнута, располосована от горла до сморщенного лобка, разноцветная синяя, желтая и коричневая масса лезла наружу, мириады мух чернили ее.

Я не оформлял больничный, меня отпустили так. Пролежал на диване неделю, выпил, наверное, литр корвалола. Иван приходил, как и прежде, но уже по долгу службы. Вера-медсестра забегала в обед, хотя я отказался от успокоительных уколов. Вера, напоив корвалолом, рассказывала, что говорят в городе. Сарафанное радио работало вовсю. Ему тотчас становились известны официальные версии, результаты допросов и опросов, даже то, что я сообщил следствию в лице Ивана. Хотя Иван неразговорчив, особенно в том, что касается его работы, да и я не из болтливых. Но на мои слова ссылались, дескать, я ничего не слыхал, ни звонка в квартиру наверху, ни шума драки, ни падения тела.

Актриса поселилась на верхнем этаже, разве голуби, ночевавшие на чердаке, могли бы помочь следствию. Квартира справа пустовала, хозяева уехали к родным. Петрович из левой квартиры вроде бы слышал, как ночью отворяли дверь на лестничной клетке, но не слыхал звонка. Петрович каждый вечер выпивает бутылочку на сон грядущий, с тех пор как жена легла в районную больницу на обследование, как можно полагаться на его память? Нечаиха твердо стояла на своем, мол, посторонних в доме, кроме моих гостей, в тот вечер не было. Я подробно рассказал Ивану, как уходили вслед за ним гости, как закрыл за ними дверь, выпил капли, лег на диван. Все сообщил до мельчайшей детали, упустив лишь то, что успел познакомиться с Актрисой.

То, что мы здоровались, встречаясь на лестнице, не помогло бы следствию, в нашем доме все здороваются, так принято. Она не посетила меня за эту неделю, зачем ей? Сидела по вечерам в одиночестве, даже не включала телевизор, может быть, действительно выпивала или предавалась воспоминаниям. В первый раз, столкнувшись с ней в парадной, я не выдержал и ляпнул, что прекрасно помню фильм, где она играла фею, хотя фильм много лет не был в прокате. Актриса жалко улыбнулась, поблагодарила и не прочь была поболтать, но я не смог. Это была не она, не та, чью фотографию я таскал с собой и плакал стыдными слезами, обнаружив пропажу. Ничто не напоминало прежнюю бабочку, выжженные перекисью жидкие пряди казались злой пародией на душистые локоны, тяжелый подбородок подрагивал, скатавшаяся помада забилась в трещины губ. Но как будто мало было того, что с ней сотворило время, еще и то, что я видел на полу из прихожей – раздувшаяся, обезображенная, облепленная мухами, в линялом фланелевом халате! Нет, мне не забыть и не связать эту страшную лопнувшую куколку с нежной бабочкой.

Я сообщил Ивану, как дважды хлопнула дверь, сперва за бывшими учениками, после – пропуская младшего Степанова. Оказалось, сосед ни при чем. Даня задержался на лестнице, сказав Сереже, что должен вернуться ко мне, забрать забытую сумку. Но Даня не возвращался и никакой сумки не забывал, неприятно было уличать его во лжи, пусть не самый любимый из моих учеников, но все же.

– Зачем Даня приходил к вам, Андрей Гаврилыч? – перешел Ваня на «вы», как в школе. – Ведь он прежде не баловал посещениями. Он не объяснил?

– Может, вспомнил старика, решил проведать… Ты же приходишь. Нет, не говорил ничего такого, сидел, болтал с Сережей.

– О чем?

– Да ты же слышал. О том же, что и при тебе, ни о