Наше счастливое время - Кон Джиён

Для такого человека, как я, изо дня в день живущего с мыслью «ну разве не чудо происходящее вокруг нас», воспоминания о той ночи несут особый смысл. Даже спустя время тот момент жив в моей памяти. И пережитые мной ощущения я испытывала на всем протяжении написания романа.

Начав сбор материала, я впервые побывала на мессе в следственном изоляторе для женщин-заключенных. Это как раз выпало на Чхусок – праздник урожая и день поминания предков, поэтому сестры-волонтеры, служащие в тюрьмах уже несколько десятков лет, приехали с традиционным праздничным угощением. Наверное, поэтому народу было больше обычного. Святой отец сказал мне, впервые посетившей тюрьму, что это закрытый монастырь. Место, куда приходят с улыбкой. Перед началом мессы священник попросил поднять руки тех, кто читал «Записки в монастыре» и «Старшая сестра Понсун». Неожиданно для меня очень многие подняли руки. На вопрос «Что вы думаете об авторе?» некоторые ответили, что не любят ее. Стараясь быть незаметной, я улыбнулась. Вдруг священник произнес: «Писательница сейчас находится здесь, вместе с нами, не хотите познакомиться?» – и пригласил меня на кафедру. Больше всего на свете я не люблю выходить вперед и вещать перед публикой, а тут – и не отказаться, и говорить нечего. Я решила рассказать о своих мыслях по дороге в изолятор: «В глазах Бога я, возможно, большая грешница, чем вы, однако почему-то вы – здесь, а я – там, снаружи…» После этих слов послышался плач, который все усиливался. Рыдания сопровождали всю мессу. Я растерялась, поспешила закончить свою речь и вернулась на место, успев разглядеть лица плачущих женщин. Если меня можно отнести к категории людей среднего возраста, то среди них большинство было младше или старше меня лет на десять. Все они чьи-то мамы, дочери или сестры; что же будет с их родными – детьми и родителями? Стоило появиться этой реалистичной мысли, как в голове зажужжали дурацкие вопросы: «Что за преступления они совершили, зачем пошли на это и оказались заперты здесь?» Одновременно пришло в голову: чем же я отличаюсь от них? «Я…» – собиралась было ответить я… И вместе с ними проплакала всю мессу. После окончания я уже успела встать и засобираться, как ко мне подошла одна женщина и взяла за руку. «Знаете… это я давеча сказала, что мне не нравится писательница Кон Джиён… Простите. На самом деле я хотела встретиться с вами…» – проговорила она. Мы смотрели друг на друга опухшими от слез глазами, и мне хотелось успокоить ее, сказав: «Ничего страшного!» Я видела ее впервые, однако мы какое-то время постояли, держась за руки. Странное ощущение. Мне показалось, что мы давно знакомы.

После этого я почти каждый день встречалась с теми, кто имел то или иное отношение к преступлениям, особенно к убийствам: прокурорами и надзирателями, приговоренными к смертной казни и священниками, адвокатами и сестрами-католичками, докторами и законниками…

Вернувшись домой, я просматривала материалы, пропитанные насилием и убийствами. Поначалу после захода солнца становилось так страшно, что я даже не могла прикоснуться к этим документам. Меня начали мучить кошмары и бессонница. Моя жизнь, когда ночами я занималась изучением документов, а днем – сбором информации, напоминала прогулку по краю пропасти, а окружающие казались свирепыми и безжалостными дементорами[21]. У меня было обычное детство, а став взрослой, я продолжила вращаться в кругу обыкновенных, достаточно образованных и воспитанных людей. Однако мир был гораздо суровее, чем я могла себе представить. Жизнь и смерть, преступление и наказание… Всю зиму мои руки и ноги немели от холода.

Каждый день я старалась посещать мессу и делать пробежку. Первое – для души, второе – для тела. Чтобы писать, мне нужно было поддерживать себя в отличной форме. Не помню, чтобы я еще когда-либо так бережно относилась к своему телу и душе не ради чего-то особенного, а ради написания книги. Словно желторотый новичок, впервые приступающий к написанию романа, я ко всему подходила с осторожностью. Признаюсь, дело шло туго, и я несколько раз хотела бросить все на середине, так как тема была очень тяжелой и казалось, что сложнее ее на свете не найдется. В этот раз я с новой силой прочувствовала, что профессия писателя сопровождается таким мучительным одиночеством. Мне самой нужно было выбирать, писать и нести ответственность. Порой сожаление о выбранной теме накатывало беспощадной волной. Однако каждый раз, когда хотелось послать все к чертям, перед моими глазами тут же возникали успевшие подобреть глаза смертниц, с которыми несколько месяцев подряд мы делили хлеб.

Во время наших встреч, по идее, смертницы должны были вызывать у меня страх и отвращение, но у меня не возникало таких чувств. Отчего у них такие просветленные лица? Да, иногда по ним пробегала волной тень беспокойства о будущем, однако это были прекрасные лица отшельниц, подобных которым я более нигде не встречала. И потому беспрестанно меня мучил вопрос: неужели я добрее их или у меня меньше прегрешений?

Удивительно еще то, что в дни наших свиданий со смертницами я отлично засыпала по ночам. Когда я встречалась с «безгрешными» людьми этого мира, на душе было холодно, и даже зимний ветер казался более промозглым, а после встреч с ними мое сердце оттаивало. Почему общение с теми, кто когда-то был беспримерно жесток, было таким теплым и проникновенным? Сказанные ими слова были наполнены глубочайшей скорбью и настолько близки к истине, что вполне могли занять достойное место в книге афоризмов. Странное дело. Сила, исходящая от истинно покаявшегося человека, с лихвой покрывала ледяное равнодушие всех гордецов этого мира. Что это было? Победа исправительной политики, которую развернуло управление тюрьмами в нашей стране, или же действительно дар небес… Если не оно, то доказательство того, что в человеке от природы заложено желание быть любимым и любить… Размышляя подобным образом, я однажды высказалась:

– Так странно, после поездки туда… иногда начинает казаться, что это место похоже на рай.

Мои шокированные приятели смотрели на меня как на сумасшедшую.

И вот наконец подходил к завершению сбор, казалось бы, нескончаемых материалов. Все это время я не могла себе позволить встреч с друзьями и даже нормальных ужинов с родными. Я сумела преодолеть страх и просмотрела многочисленные папки, занимавшие изрядное место в книжном шкафу. Благодаря этим трудам мне удалось уловить нить повествования, однако начать писать никак не получалось. Ничего не оставалось, как спросить у себя: «Если вскоре тебя ожидает смерть, как ты поступишь?» Несколько месяцев подряд… смерть, смертная казнь, убийство и снова смерть, убийство, смертная казнь… Начиная с раннего утра и до поздней ночи, когда я укладывалась спать, да что там говорить, даже во сне все мои мысли были заполнены этими ужасами, поэтому этот вопрос совсем не удивителен. «Если через месяц мне предстоит умереть…» – задумалась я. Раньше я ответила бы что-то вроде: «Да просто хочется соорудить с детьми что-нибудь на обед и вместе от души потрапезничать!» или «Хотелось бы забраться с семьей в глушь и заняться выращиванием цветов», – однако вместо них в голову лезла нелепая мысль о том, что больше всего я хочу засесть за написание книги. Провести целый месяц с детьми, посвятив его совместному приготовлению и поглощению еды, – это тоже важно; сказать наконец то самое «люблю», которое никак не получалось сказать раньше, – тоже здорово; однако откуда ни возьмись у меня появилась твердая уверенность, что написать и оставить после себя книгу – более сильное проявление любви.