Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

Какое-то время вниз головами мы висели с братиком молча, словно в задумчивости, разглядывая узоры треснувшего лобовика. Движок работал, колеса крутились.

— Движок работает, — сказал брат со спокойным удивлением и повернул ключ зажигания. Машина заглохла.

— Ты цел? — спросил он.

Лицо мое было в пепле, но я был цел.

Мы отцепили ремни и, пиная двери, стали выбираться. Двери раскрылись, мы выползли на августовскую травку.

Встали, потрогали руки и ноги.

— У тебя кровь, — сказал я, указывая братику на лицо.

— Гаечный ключ зубами поймал, — отмахнулся он, сплевывая, и позвал: — Рубчик!

— Подержите тачку! — раздался голос Рубчика из машины.

Мы схватились кто за что — за колеса, за подвеску, за бампер. Со второй попытки Рубчик открыл и распахнул дверь и вот уже спрыгнул к нам, легкий и целый.

Прибежал водитель «девятки»:

— Вы живые, мужики?

Мы все еще держали машину Рубчика, словно она могла взмахнуть крыльями и улететь. Впрочем, почти так оно и было.

— Гляньте, пацаны, — сказал Рубчик.

Мы глянули: машина его стояла на самом краю другого обрыва, и, если бы Рубчик осыпался туда, он бы уже не вылез на белый свет. В том числе и потому, что сверху на него рухнули мы с братиком.

— Дай сигаретку, — произнес братик сипло.

— В машине остались, — сказал Рубчик привычно, будто мельком, как отвечал, быть может, тысячу раз до этого. И тут мы захохотали.

— В ма... ши... не!.. — хохотал и кашлял братик. — В ма-ши-не! В машине, Рубчик? Так возьми...

Рубчик сам присел от смеха и стучал кулаком по земле.

Мужик из «девятки» отдал нам пачку сигарет и, сказав напоследок: «Веселые вы пацаны!» — ушел к своей машине, вскарабкавшись по склону.

Мы тоже двинулись за ним, посмотреть и разобраться, как кувыркались наши машины, но ничего толком не было понятно. На улице уже вечерело, темнота подступала настырно и незаметно.

Что твои плечевые, мы постояли на трассе и приняли решение оставить «копейку» тут, а машину Рубчика извлечь, для чего необходимо тормознуть какой-нибудь грузовичок с приветливым и отзывчивым на людскую беду водилой.

В меру мощная машина вскоре пришла.

— Чего, сынки? — спросил мужик, выйдя к нам на свежий воздух из своего грузовичка, груженного кирпичом, и мы сразу поняли — этот поможет.

— Вон, отец, скувыркнулись.

Не сговариваясь, мы сразу стали называть его отцом. Мужик к этому располагал. К тому же все мы давно были безотцовщиной.

«Отец» спустился вниз, в овраг, не уставая жалеть нас и подбадривать.

— Ах вы, дуралеи, — говорил он. — Как же вас теперь доставать отседова...

Мы еще не успели дойти до затаившейся на краю машины Рубчика, как за нашими спинами на дороге раздался грохот такой силы, словно с неба об асфальт пластом упал старый, очень железный самолет. Мы, трое молодых, сразу дали слабину в коленках и присели как зашуганные. Спаситель наш, не дрогнув, оглядел нас, застывших на корточках, и медленно повернул взор к трассе.

В грузовик правой стороной въехала «газель». Водителя «газели» не было видно. Но то, что представляла собой правая сторона его машины, не оставляло надежды увидеть его при жизни. Кирпич, который был в кузове грузовичка, от дикого удара осыпался на «газель», частично украсив крышу, частично заполнив салон.

Мы бросились к дороге... Обежали «газель»... Водитель сидел на асфальте с голыми ногами. Белые пальцы шевелились, словно узнавая друг друга заново.

Подняв водилу, наперебой расспрашивая, как он себя чувствует, не получая ни одного ответа, мы все-таки разглядели, что у него нет и самой малой царапины; разве что при встрече с грузовиком он вылетел из тапочек и на улицу вышел уже голоногим.

— Как же ты мой грузовик не заметил, милок? — горился «отец». — Заснул, что ли? Ой ты, дурило...

Раскрыв дверь «газели», мы увидели, что кузов грузовика теперь располагается непосредственно в салоне, рядом с сиденьем водителя.

— Если б у тебя был пассажир, он принял бы бочину грузовика на грудь, — сказал Рубчик водителю, который еще ничего не соображал и только переступал по асфальту, как большая птица.

— И сидел бы сейчас этот пассажир в самом непотребном виде, с кладкой белого кирпича вместо головы, — заключил братик.

Тут, свистя тормозами, едва не передавив всех нас, подлетела еще одна «газель», и оттуда почти выпал человек с юга; у него было жалобное, готовое разрыдаться лицо и непомерный, стремительный живот, который он без усилия переносил с места на место, обегая нас.

— Ты жив? — спросил он водителя, но тот еще не вспомнил, как говорить.

Мне показалось — задавая свой вопрос, человек с юга имел в виду совсем другое, что можно сформулировать, например, как «зачем же ты жив до сих пор, падла?!».

— Что это? — спросил он нас шепотом, жестом раскинутых рук показывая на дорогу, машины, кирпич. Но ему снова никто не ответил.

— Я купил эти машины, — указал он на свои «газели» большим согнутым пальцем. — Я гнал их домой, — сказал он и опустил руки. Живот его дрожал, как при плаче.

— Ничего, — сказал тот, кого мы называли отцом. — Все живы, милки. Радуйтесь, милки.

— А мы радуемся, отец, — сказал братик просто и прикурил сигаретку.

Человек с юга посмотрел на нас, сделал неясное движение энергичными щеками, сходил к машине и вернулся с красивыми ботинками. Присел и поставил их у ног своего водителя.

Тот обулся и сказал наконец первое хриплое теплое слово:

— Спаси... бо...

Славчук должен был родиться негром. Я часто читаю ночью при включенном, но без звука, телевизоре. В телевизоре, неслышные мне, поют, раскрывая яркие рты, молодые женщины. И наблюдая их в тишине, я особенно остро понимаю, что не только мне скучны их голоса, но и сами они преследуют какие-то иные цели: едва ли им хочется петь. Просто пение — наиболее удобный способ для того, чтобы демонстрировать движение губ и все мышцы, способные сокращаться и подрагивать. Потом, в следующем ролике, появляются негры, эти блестящие, покрытые крепким мясом звери, с белыми зубами или с белыми и одним, впереди, золотым, на котором, непонятный мне, едва различим рисунок. Негры читают рэп — я раньше слышал, что многие из них бандиты, и поэтому, не сдержавшись, включаю в телевизоре звук — послушать, как они произносят свои, непонятные мне, слова. Русские бандиты не читают рэп. Наверное, у них нет чувства ритма.

Однако же Славчук был родственной этим мрачным чернокожим певцам породы: бугры мышц, сильные скулы, четкие ноздри, почти ласковая улыбка, чуть вывернутые губы, зуб из странного металла, девушки вокруг, которые наконец-то не поют, но лишь прикасаются то одной, то другой своей стороной к мужчине, исполняя главное свое предназначение.