Оборотный город - Андрей Белянин

– Может, проще было сразу пристрелить, как увидел? Эх, моё милосердие меня же и погубит. – Я задумчиво посмотрел в дуло пистолета, перезарядил его, а несколькими минутами позже с рыбалки вернулся Прохор. На уху он всё-таки надёргал, так что настроением сиял, как медный таз для варенья. Мой рассказ о ведьме выслушал вполуха, видимо, ему такие чудеса были не в диковинку.

Впрочем, оно вполне могло оказаться и правдой, многие казаки в нашем полку нешутейно трепались меж собой о том, что первая жена моего денщика была настоящая крашеная ведьма из-под Конотопа. Якобы именно из-за неё он ушёл на войну, а по возвращении застал удивительную картину: его дражайшая супруга в ту же ночь вышла из хаты в одной сорочке. Он встал и бросился к окну, своими глазами увидев, как она взмывает из-под плетня в звёздное небо на лохматом чёрном козле. Вернулась лишь под утро, сытая, весёлая, но только в хате её уже ждали и волостной пристав, и батюшка, и станичный атаман. А у нас на Дону с ведьмами разговор короткий – в мешок с камнями, да и в реку! Но, может, и вся эта история просто брехня…

Кстати, сам Прохор от моих расспросов на семейную тему обычно отшучивался:

– Нам жена не нужна! На хрена нам она? За женой и тёща, и родни – роща, да ещё дети, и ты за всех в ответе, а сам в их власти… Тоже мне счастье?!

Но пару раз я ловил его грустящим у походного костра, когда другие станичники вспоминали дом и любимых, он тихо вздыхал:

– Эх, судьба казачья – горькое безбрачие…

В свете моих последних знакомств мне на миг показалось даже, что его судьба в чём-то схожа с судьбой того же Вдовца. Но у нас не принято лезть в душу. Захочет – сам расскажет, а нет, так принимай друга таким, какой он есть. Не суди и не береди раны…

* * *

Мы уходили порознь, разными дорогами, чтобы избежать лишних пересудов и ненужного интереса. Отдельное дядюшкино разрешение на этот раз не требовалось, он и без того отлично знал, куда я направлюсь ночью, как и то, что моя бородатая нянька одного меня не отпустит. Всё правильно, я бы и сам в одиночку на кладбище не попёрся, нет в том ни радости, ни азарта, ни интереса, уж поверьте на слово.

Встретились уже в заранее оговорённом месте за околицей. Опытный казак взял с собой дагестанский кинжал, охотничье ружьё и нагайку с вшитой в конец свинцовой пулей. Один удар такого «кистеня» на полном скаку шутя проламывает череп волку, а человека валит с ног, как войлочную куклу. При хорошей сноровке седые станичники выходили с одной нагайкой на французские или турецкие пикеты, выбивали оружие и брали стукнутого врага в плен бескровно. Плеть для казака – символ смирения и чести!

Недаром и по сей день одним из самых суровых наказаний у нас считается порка на кругу – всего десять ударов, а память на всю жизнь. И не только из-за рубцов на спине, в первую очередь из-за стыда…

– Куда движемся, ваше благородие?

– На старое кладбище, в ту часть, что примыкает к перелеску. Там у знакомой могилы нас должны ждать Моня и Шлёма.

– Нешто с этими кровососами брататься будем?

– Не совсем, мы просто наймём их как профессионалов в своём деле, – по ходу разъяснял я, – пусть порыщут там-сям, укажут нам нужные места, где есть раскопы, датируемые двенадцатым-тринадцатым годом. Их и отмечаем. Нужно найти нетронутую могилу, в которой хранятся забытые сокровища трёх наполеоновских гвардейцев.

– А сами бы не нашли? – недоверчиво хмыкнул Прохор. – Ты ж характерник, неужели б не почуял, когда над нужным местом проходишь? Небось твоему взору все клады под землёй открыты…

– Видимо, я ещё не такой прозорливый характерник, как хотелось бы. На меня оно накатывает иногда и откатывает так же, без предупреждения. К тому же на карте прописано, что могила охраняется неким иностранным заклятием…

– То есть, ежели что, стало быть, упырей твоих первым делом разорвёт, а не нас? Это другое дело, это и по справедливости и по-божески будет!

– Нет, их задача – только найти. Обезвреживать и раскапывать будет… даже не знаю кто…

– Катерина твоя?

– Она не моя, – довольно жёстко оборвал я, и денщик понимающе промолчал.

Освещённое луной кладбище было удивительно красиво. Серебряный свет придавал покосившимся крестам и могильным холмикам какую-то удивительную прозрачную прелесть, словно бы они были сделаны из стекла или хрусталя. Хотелось присесть хоть под той вон печальной берёзой, привалиться спиной к мерцающему стволу и, внимая завораживающему стрекотанию кузнечиков, думать о вечном, бескрайнем и непостижимом…

О промысле Божьем, о перевёрнутом небе, о манящих и ласковых звёздах, да о чём угодно! Кроме, разумеется, двух толстых фигур, деловито дожидающихся нас у дороги, словно два бдительных суслика, вставшие на задние лапки.

Ну вот и прибыли, всем привет!

– Здорóво вечеряли, братцы, – с поклоном поприветствовали нас упыри.

– Родня, мать вашу, – скорбно покачал головой Прохор, но заводиться не стал и никого не тронул.

Я кивнул обоим, пожал руку Шлёме и собрался ещё раз бегло изложить тайную цель нашей миссии, но не успел. Началась псевдоинтеллигентская сцена покаяния…

– Иловайский, ты… ты не сердись, а? Сам не знаю, что на меня нашло, голодный был, наверное. Я же с головой дружу, и чтоб вот так без дела кидаться… Прости!

– Брось, забыто.

– Нет, прости меня! Хочешь, ударь! Бей меня ногами, по лицу со всей…

– Дури, – деловито подсказал Шлёма, и я опять попробовал перевести разговор:

– Ладно, ладно, проехали. Я всё простил…

– Нет, не всё! – в отчаянии взвыл Моня, заливаясь крокодиловыми слезами. – Покуда не простишь меня – землю есть буду!

– Ух ты, – сразу заинтересовался мой денщик. – А ну покажь как?

– Да будет вам ребячиться-то!

Но меня уже никто не слушал, всех перемкнуло. Прохор, на дух не доверяющий нечисти, пластал кладбищенскую землю кинжалом, а бледный от воодушевления упырь старательно запихивал её себе в рот, как сочные куски арбуза. Причём не переставая каяться…

– Ты ж меня… ням!.. другом называл, заступался за меня по-человечески, а не… ням! ням! И я же тебя как распоследняя… чавк!.. прямо в душу!

– Ты ешь-ешь, не разговаривай.

– Прохор!

– А что я, он же подавится?!

– Ещё давай! Умру… нямк! ням! чавк!.. объевшись, пока не простишь, ибо… чавк! Ик?

– Да простил уже! – взвыл я, пытаясь отнять у Мони здоровущий шмат чернозёма с травой и червяками. – Шлёма, помоги мне его унять!

– Его уймёшь, как же… Совесть, она жалости не знает.

– Хватит умничать, дел полно.

Это понимали все, а потому общими усилиями скрутили всё ещё истерично вслипывающего упыря-интеллигента и, надавав ему по щекам, кое-как привели в чувство.