Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская

прочего пограничного между льдом и водой материала, на горизонте «Летучим голландцем» раскинулся призрачный Кремль со своими теремами-палатами, часовнями-аппаратными, и глубоко в небе просияли рубиновые звезды. Он нарастал за счет теплопроводности льда и снега и солнечной радиации, испарения и конвекции, как припай вместе с температурой, опускающейся все ниже и ниже. Освещенный полярным сиянием, он возник словно предсказанная когда-то Николаем Шиллингом земля в районе Шпицбергена, чтобы, вместо поврежденного льдами «Красина», провести по «чистой воде» в историю, распаханную под пар съездом победителей, самую красивую советскую легенду.

Пока Шмидт на льдине читает своему коллективу лекции по диамату, космологии и творчеству Гете с таким увлечением, что Кнебель, получив сообщение с Большой земли, не решается позвать его к радиостанции, правительственная комиссия во главе с Валерианом Куйбышевым мобилизует силы спасения из каюров с собачьими упряжками, латаных-перелатаных самолетов, ледоколов, дирижаблей, бессонных радистов и метеорологов, создает новые базы с горючим и авиамаслом, склады с олениной. Радист с Северного Хааполайнен не смыкает глаз в ожидании радиограмм от задумавшегося над судьбой Гете лагеря. Радиообмен с Кнебелем вскоре ежедневно составит около шестидесяти тысяч слов, и тогда на помощь Хааполайнену с зимующего в Чаунской губе «Хабаровска» отправится по льду радист Непряхин. Более ста километров отделяют «Хабаровск» от мыса Северного, ни на минуту не прекращается пурга, в помутившемся воздухе вьются снежные потоки, но ROU, позывные рации Северного, пульсируют у него в крови и ведут отважного радиста с льдины на льдину, как рубиновые звезды. В середине марта Непряхин доходит до изнемогающего Хааполайнена и подхватывает прерывистую нить морзянки, из которой сплетается легенда. А в Ванкарем уходят механик Северного и радист с парохода «Анадырь» с собственноручно изготовленной аварийной радиостанцией, чтобы обеспечить большую надежность и оперативность связи со Шмидтом.

Весь мир как завороженный прислушивается к морзянке, проходящей по двум воздушным мостам. «Вон с ключа!» — пищит команда в наушниках радиолюбителей, эфирных болтунов из Квебека, Сан-Франциско, Мельбурна, Стокгольма, Токио. Весь мир поражен мощью спасательного предприятия, на которое, кажется, направлены все силы шестой части земли, — как две огромные льдины, плывут навстречу друг другу Кремль и льдина Шмидта, и расстояние между ними неуклонно сокращается.

Наконец, в дело вступают летчики, прокладывающие курс по рубиновым звездам к «аэродромам» на льдине Шмидта, переносимым с места на место из-за подвижки льда и появляющихся трещин. Ляпидевский начинает эвакуировать челюскинцев. Из центральных районов страны прилетают Каманин, Молоков, преодолев Анадырский хребет, на аэродром Северного приземляется Водопьянов, а на аэродром Ванкарем «шаврушка» Бабушкина, заштопанная на льдине. Через Берлин, Лондон, Нью-Йорк и Канаду, совершив почти кругосветное путешествие, спешат Ушаков, Леваневский и Слепнев. Обледенели крылья самолетов, машины теряют скорость, вентиляционные люки затянул лед, мотор дает перебои, но Леваневский сажает самолет на фюзеляж на прибрежный лед в пятидесяти километрах от Ванкарема. В это время эвакуация челюскинцев идет полным ходом. Шмидта вывозят в Аляску. Он проходит лечение в госпитале Сан-Франциско, после чего, как победитель, вместе с Ушаковым путешествует по американской земле, восторженно встречаемый повсюду, — в Белом доме его принимает Рузвельт.

Пока Отто Юльевич торжественно проходит по Америке, мгновенно разбираются декорации, исчезает построенный на льду ванкаремской лагуны аэродром, разъезжаются по своим стойбищам якуты-каюры, закрывается промежуточная база на мысе Сердце-Камень, исчезает в сполохах полярного сияния голубой Кремль, в координатах 68 градусов 22 минуты северной широты и 173 градуса 9 минут западной долготы подтаивает и уменьшается вдвое прославленная льдина — и тут-то в бухту Амбарчик прибывает, ни в каких сводках не упоминавшееся, никакой морзянкой не охваченное судно «Джурма», зимовавшее во льдах совсем неподалеку от челюскинцев, и его тихое вороватое явление и есть та самая билингва, то есть параллельный текст, с помощью которого может быть прочитана и понята до конца история большевистской республики во льдах, ибо теперь становится ясно, почему советское правительство упорно отказывалось принять помощь иностранных держав. В задраенных трюмах «Джурмы» находилось 1200 заключенных, которые, пока мир с напряженным интересом следил за челюскинцами, все до единого погибли от холода и голода.

Это был могучий марш-бросок сказки, которой лед обеспечит сохранность на века. Ее создатели крепко верили в то, что, пока она будет покоиться во льдах, валовая продукция отраслей промышленности и сельского хозяйства обгонит и перегонит всех на свете, и голубой Кремль с рубиновыми звездами будет стоять повсюду: на сопках Маньчжурии, на холмах Грузии, по диким степям Забайкалья, на пыльных дорожках далеких планет, но более всего во льдах.

...Май зеленый, май кудрявый, листья на деревьях только проклевываются, ветви залиты упругим солнечным блеском, и трепет весны объял все вокруг. Суета в деревенских дворах и на дачных участках, куда высыпала вся Калитва. Пахнет юной травой, свежевспаханной землей, на огородах мелькают лопаты, стелется дым от тлеющих костров, на которых догорает прошлогодняя ботва и жухлая листва плодовых деревьев с куколками вредителей сада и огорода, в разверстые грядки ложатся семена и клубни. По украшенным искусной резьбой наличникам и ставням домов гуляют малярные кисти, стучат молотки хозяев, обновляющих свои жилища и пристройки.

Завидев на улице Тамару в бледно-розовом платочке и выношенном мужском пиджаке, с почтовой сумкой на боку, калитвинцы подходят к калиткам и перепачканными землей и известью руками принимают от нее письма, «Сельскую жизнь» или «Труд», а взамен вручают ей тетрадные листочки с именами усопших: завтра панихида по павшим в Великую Отечественную воинам, а в храм Михаила-Архангела мало кто собирается, надо успеть воспользоваться погожими деньками и вскопать огород. Таким образом, Тамара переносит почту с этого света на тот, двойной почтальон. В ее сумке поток запоздавших первомайских приветов с букетиками ландышей и сирени встречается со свитком имен усопших, написанных крупным почерком, чтобы отец Владислав мог разобрать своими старыми глазами каждое имя и душа могла бы откликнуться, как умытый пионер на утренней линейке. Крохотные насекомые существа, заряженные крохотным временем, расправили свои пестрые крылья и носятся над ожившей травой, над упругой зеленью, пересаженной из контейнеров и ящиков с рассадой, томившейся долгих два месяца на светлых подоконниках с видом на пустую собачью будку с обрывком цепи, прибитый к березе ржавый рукомойник и насущные грядки... Безмолвный рой нетерпеливых душ, означенных в бумажных списках отца Владислава, встанет над царскими вратами, на которых писаны Благовещение Пресвятой Богородицы и четыре Евангелиста, и вместо Тайной Вечери Святой Дух с сиянием. По одну руку от царских дверей образ Спасителя и Михаил-Архангел, по другую Взыскание Погибших, писанное на прозелени и обложенное резным золоченым серебром. У Божией Матери и Превечного