Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Отдыхающая смена, спать! – Ремизов и сам бы упал вместе со своими бойцами на циновки, заменяющие топчаны и кровати, но он начальник караула, ему нельзя. Такие команды дважды не повторяются, и минутой позже семь его караульных, укутавшись в шинели и плащ-палатки, попадали на отведенные им места в пыльной глинобитной комнате, заменяющей караульное помещение. Всех остальных Ремизов собрал у костра, который не угасал всю ночь. Как в пещерные времена, этот костер был для них всем, он и свет, и тепло, и горячий чай, и еда, ну а командир определил ему еще одно назначение. Костер вместе со всеми нес службу, и на него, как могли, таращили глаза, чтобы не уснуть.

– Саленко, теперь твоя очередь, рассказывай.

– А что тут рассказывать. Я как в Шаховском, под Москвой, родился, так и жил там, никуда не выезжал.

– Так ты москвич, что ли? – с издевкой спросил Попов.

– Какой я тебе москвич. Сейчас в рог дам, не посмотрю, что сержант.

– Саленко, – вяло включился Ремизов, – хватит бузить. Ты давай, про себя, про семью рассказывай.

– Ничего интересного, отец охотой промышлял, а я при нем. Вот пусть лучше Попов расскажет, он два курса института закончил, пока не выгнали.

– Никто меня не выгонял, я сам ушел.

– Наверное, жениться собрался, – захихикал Саленко.

– Товарищ лейтенант, он сам напрашивается. Он знает, что я с девчонкой до армии встречался, а теперь кривляется.

– Оба хороши, – буркнул Ремизов, – два сапога – пара. От ваших дискуссий одна головная боль. Хоть в разных взводах служите, и то ладно.

– Да мы так…

– Ну и на кого вы с отцом охотились?

– На кого придется, зверья в сезон в лесу полно.

Остальная часть бодрствующей смены, вместо того чтобы бодрствовать, дремала, сидя возле костра и опустив головы на грудь. Ремизов смотрел на это снисходительно, потому что ему самому до рези в глазах хотелось спать. Он знал, что такое устав, Устав с большой буквы. Он был строгим командиром, но при этом точно знал, что не должен быть солдафоном. Солдаты, они обычные люди, и они устают. Нет у них мотивации быть другими, нет этого офицерского честолюбия, этой высокой, задиристой нравственной планки, и в душу не вобьешь его. Можно ли воспитать?

Спросите об этом двадцатидвухлетнего лейтенанта, он ответит. Он на все вопросы ответит, он привык отвечать, он даже за Родину привык держать ответ. Его самого так воспитали. Семья, школа, партия. Воспитателей ему и его ровесникам досталось много, но и результат стоил того, на свет произведен очередной слой молодых честолюбивых офицеров, готовых к самопожертвованию. В слове «офицер» для них и для него лично заключались все величие и вся слава Отечества, он видел свой долг в том, чтобы отстоять и приумножить это величие и эту славу. Именно поэтому его глаза изо дня в день оставались самыми красными глазами в роте. Потому что он в эти месяцы был ее командир.

А вот что делать с солдатами? Устав лейтенанту представлялся чем-то вроде необходимого средства достижения цели, можно сказать, универсального средства, а цель всегда уникальна и благородна – сама служба. Но его солдаты с интервалом через день несли седьмой караул подряд, что не предусмотрено ни одним уставом, это не обсуждалось – надо, значит, надо – и спать они хотели круглосуточно, прислони к дереву и – дальше и сомневаться не надо, уснут. Лучше уж пусть дремлют здесь, у костра, перед его глазами, обнявшись с автоматами, чем на постах среди черноты ночи, где спать нельзя ни под каким предлогом.

– Попов, поднимай смену. Пора. Время.

– Слишком быстро идет, – пробурчал тот в ответ.

– Для тебя слишком быстро, для тех, кто на посту, – слишком медленно.

Разводящий, растирая кулаком глаза, сдерживая зевание, отправился в караулку, следом за ним пошел и Саленко, потому что в одиночку поднять сонных караульных у Попова все равно не получилось бы.

– Смена! Подъем! – Помещение не освещалось, а голос разводящего увязал среди недосмотренных снов и наваждений.

– Смена, подъем! – еще громче закричал Попов, в помещении началось неуверенное движение, зашуршали шинели и плащ-палатки, недовольное полусонное ворчанье. – Саленко, давай керосиновую лампу, посвети, я ничего не вижу.

– Уже свечу.

– Расталкивай их, а то разлеглись тут.

– Выходи во двор, построение через пять минут.

– Господи, когда же это кончится…

– Все когда-нибудь кончится.

– Что, опять на пост?

– Да, Петенька, а ты соску хотел?

– Или сиську? – Смех, переходящий в легкое ржанье, свидетельствовал об окончательном пробуждении караульной смены.

– Сопли вытри, а то поперхнешься.

– Хватит ржать! Построение через две минуты.

– Дайте попить чего-нибудь.

– Компот в чайнике.

– Только проснулся, а уже давай…

Смена вернулась назад только через сорок минут, когда Ремизов начал беспокойно поглядывать на часы. Ничего серьезного случиться не могло, за прошедшую половину ночи в полку не прозвучало ни одного выстрела. Обычно все происходило с точностью до наоборот, кто-то из часовых или дневальных выстрелит на всякий случай на шорох ветра, на треск ветки, и ему тут же, как по телеграфу, отвечают на другом конце расположения полка. Усачев, мучавшийся иногда от бессонницы и разбуженный как-то среди ночи этими одинокими выстрелами, спросил у Савельева: «Почему они постоянно стреляют? Надо бы урезонить эту вакханалию». На что тот ему спокойно ответил: «Не получится, да и не надо этого делать. Они стреляют не от безделья, а потому что боятся. Звук выстрела их успокаивает. И „духи“ точно знают, что у нас служба не спит». – «И все-таки это беспорядок, некоторые это делают только для развлечения». – «Все так и есть, но лучше пусть стреляют, чем спят на постах. Что поделаешь, издержки службы».

Наконец оба разводящих со сменами пришли, но Ремизов при их приближении понял, что идут не все.

– Кого потеряли?

– Это у меня, – откликнулся Варгалионок, – я Молчанова на посту не нашел.

– Все обыскали?

– А что там искать? Два ряда колючей проволоки. Мы шли вдоль этих колючек в шеренгу, каждый уголок просмотрели.

– Может, что-то подозрительное? Следы борьбы, вещи брошенные…

– Нет! Ничего там нет. Ушел с поста, гад.

– Варгалионок, ты что говоришь такое? Это же невозможно.

– Товарищ лейтенант, – сержант посмотрел на начальника караула с недоумением, почти снисходительно, – все возможно. Можно, конечно, и о всяких диверсантах подумать, но Молчанов и не на такое способен.

– Молчанов?

– Да, Молчанов. – Варгалионок снова замешкался. – Товарищ лейтенант, вы людям слишком доверяете. И напрасно.