Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

что-то передал сыну или стимулировал, как сказал врач, его болезнь… Егорка умер — и не его ли, Авдея, в этом вина? Не он ли убийца? Вот что главное! Вот что терзало теперь Авдея!

Похоронили Егорку рядом с теткой Катериной и дедушкой Сергием Кукановым. Через какое-то время здесь же лягут и родители Варвары — Илья Ильич и Евстолия Карповна, так что в поминальные дни всей родне будет с руки навещать их — все рядышком, все близкие — и все, слава богу, вместе…

После смерти Егорки Авдей снова перебрался в «малуху» и зажил, как и после возвращения, затворнической жизнью отшельника. Он не думал о том, например, что Варвара тоже страдает и нуждается в утешении, может быть, даже больше, чем он, потому что она слабей его, она женщина, — об этом он не то что не думал, а просто выбросил раз и навсегда такие мысли из головы. Варвара не понимала этого, тянулась к Авдею — за утешением, за поддержкой, тогда он, чтобы разом поставить все на свои места, заделал дверь из спальни в «малуху», как было до рождения Егорки, и тут Варвара вовсе растерялась от обиды и непонимания. Однако Авдей и не объяснял ничего, продолжал «играть», как считала Варвара, в молчанку, мало этого — перестал обращать внимание и на дочерей, как было прежде, — бог знает что началось опять в доме…

Варвара не знала в точности, о чем говорили врачи с Авдеем, не знала и того, что открыл о себе Авдей, — лично ей после всего случившегося врачи просто посоветовали детей больше не заводить: все может повториться сначала, а ведь у вас уже есть две дочери, разве не достаточно для семейного счастья?.. Убитая горем не меньше, чем Авдей, Варвара прикидывала так и этак, почему Авдей опять замкнулся, и никакая отгадка не приходила ей в голову. Но однажды ее наконец озарило: господи, как же она не поняла сразу — да ведь Авдей, наверное, считает, что это она, Варвара, виновата в смерти сына?! Ну точно!.. Иначе почему не смотрит на нее, почему не разговаривает, почему забился опять, как сыч, в «малуху» и долгими часами, если не на работе, сидит в одной-единственной позе: нога закинута на ногу, руки сцеплены на коленях, а сам смотрит и смотрит за окно, в подворье, где что и видно-то? — да ничего! И когда Варвара обдумала свою мысль до конца, она еще больше убедилась в ее правильности, и тут на нее впервые накатила не обида, а — раздражение на Авдея: да как он может обвинять ее в чем-то? Что она сделала плохого? Она ли не берегла Егорку, она ли не нянчилась с ним день и ночь, она ли не радовалась, что в доме теперь мир, любовь и согласие?!

И вот как-то Варвара не выдержала, зашла в «малуху», навалилась спиной на косяк, усмиряя в себе волнение от задуманного разговора. Авдей, конечно, знал, слышал, что она вошла, но не подал и вида: как смотрел в окно, так и продолжал смотреть туда.

— Авдюша… — начала она, но голос сорвался, стал тихим и сиплым; она слегка прокашлялась, — Ты что же, Авдюша, меня, что ли, обвиняешь во всем?

Авдей не ответил, не повернулся, словно и не слышал ничего.

— Ну, чего молчишь?.. Скажи прямо: мол, ты, Варвара, и виновата, что Егорка помер… — Она не выдержала, слегка всхлипнула.

Если бы Авдей сейчас хоть что-то сказал, она бы разрыдалась, встала бы перед ним на колени, умоляла бы выбросить все эти глупости из головы, прощения бы попросила, да хоть что сделала бы, лишь бы помириться с ним, хотя и не чувствовала за собой никакой вины.

Но он молчал, и всхлип ее так на излете и повис в воздухе. На Варвару накатила настоящая злость:

— Да ты что, сдурел, что ли, меня обвинять в его смерти?!

И опять он не ответил, молчал.

— Нет, ты и в самом деле не в своем уме! — разошлась Варвара, и чем дольше говорила, тем большая разбирала ее злость: — Может, ты думаешь, я отравила его? Мало ли… А может, еще что-нибудь сделала?

— Не болтай! — резко цыкнул на нее Авдей.

— А-а, подал наконец голос! Ну, спасибо, муженек, уважил, обронил хоть малое словечко… А если так, тогда отвечай: в чем я виновата перед тобой?

Авдей оторвался от окна, расцепил на коленях руки, хрустнул пальцами, да так, что даже в скулах у него отдалось — заиграли желваки. Но на Варвару все равно не взглянул, только сказал:

— Ни в чем ты не виновата.

— А-а, это ты только на словах… — с каким-то сладостным злорадством подхватила Варвара. — Чего тогда спрятался? Чего в «малуху» дверь замуровал? Чего дочерям нос не показываешь? Ну?!

Авдей задумался, долго думал, потом только махнул рукой, однако так ничего и не ответив.

— Нет, ты мне скажи! — наступала на него разгоряченная Варвара. — Ты как дальше жить собираешься? Если все хорошо, — значит, ты к Варваре под бок пристроился, а чуть горе или тяжесть какая — сразу в нору от всех забился? Так кто ты — мужик в конце концов или баба? А обо мне, о бабе своей, у которой тоже горе, тоже сын помер, думать, выходит, не надо? Начхать на Варьку, так, что ли? Ну?!

— Дай одному побыть, — сказал он на все ее слова.

— А одному побыть — так и жил бы один. Так ведь нет, ты семью завел, ты ж не сбежал от нас за тридевять земель, ты ж домой вернулся, к нам… и что, скажешь, плохо тебя приняли? Не родной ты нам, чужой, может?

Опять Авдей ничего не ответил, хотя Варвара подошла к нему вплотную и не просто спрашивала, а, наклонившись, заглядывала ему в глаза.

— Господи, уж лучше б ты совсем не возвращался! — вдруг с болью, со стоном вырвалось из Варвариной груди. — Только я забылась, только успокоилась, бабью свою жизнь загнала на задворки — так нет, на тебе: явился — не запылился! Нет, Авдюша, раз такая жизнь пошла, в молчанку со мной играешь, виноватишь меня перед судьбой, то вот и беру грех на душу, напрямую говорю тебе: лучше б ты вовсе к нам не заглядывал, не мутил мое сердце, обошел бы нас стороной!..

Вот на эти слова Авдей поднял наконец глаза на Варвару, посмотрел ей внимательно в лицо, побледневшее, с расширенными зрачками, подернутыми дымкой то ли безумного какого-то решения, то ли наоборот — бездумной отрешенности.

— Может, и права ты, Варвара, — сказал задумчиво, скорбно.

И тут она повалилась перед ним на