Назови меня полным именем - Галина Гордиенко

Бекасов мрачно усмехнулся: вот‑вот — сумасшествие уже стучится в двери!

В эти волшебные минуты слияние со Вселенной почему‑то не удивляло его. Федор Федорович воспринимал как должное то, что они с Мелкой становились ее нервным центром, ее мозгом, ее сердцем, и созвездие Лебедь находилось не дальше протянутой руки…

Внезапное интуитивное прозрение, что его личное счастье, ИХ счастье, ничуть не менее важно для МИРА, чем, скажем, сама Солнечная система, оглушило Бекасова, напугало его. Впрочем, когда Мелкая сладко дремала на его плече, все остальное не стоило внимания.

Нет, он такой же сумасшедший, как эта девчонка!

Кажется.

И все‑таки кто‑то из них просто обязан сохранить трезвую голову. Пусть одну на двоих. И конечно же не Мелкая.

Давнее желание избавить жену от странной зависимости заставило Бекасова неохотно продолжить:

— Ты просто не хотела оставаться одна, понимаешь? Прежний я тут ни при чем, прежний я никак не мог заменить твою няньку…

Мелкая что‑то невнятно пробормотала и сонно зевнула. Тонкое ее тело вдруг потяжелело в кольце его рук, и Федор Федорович сурово повысил голос:

— А теперь у тебя есть я настоящий, разве нет?

— Ну…

— Эй, кончай спать, когда с тобой разговаривает… муж!

— Муж… объелся груш…

Федор Федорович возмущенно засопел, и Таисия торопливо повинилась:

— Так баба Поля говорила. В шутку.

— Ты все сваливаешь на бабу Полю!

— Вовсе не все.

— Ты приписываешь ей собственные мысли, и не возражай мне!

— Э‑э‑э…

— Скажешь, я не прав?

— Не знаю. — Таисия попыталась пожать плечами, но Федор Федорович обнял ее крепче, и девушка еле слышно рассмеялась. — Мы столько лет были с ней одним целым…

— Вот! Это я и имел в виду!

— Что ты имел в виду?

— Вы наконец перестали быть одним целым, неужели не поняла? Теперь ты со мной, ты только моя, баба Поля тебе уже не нужна, ты выросла…

Таисия извернулась в его руках, большие серые глаза потемнели от волнения и заискрились от внезапно выступивших слез. Густые, совершенно прямые ресницы стали тяжелыми и слиплись в забавные кустики. Губы набухли, потеряли обычную бледность. На тонкой коже проступили редкие веснушки, сейчас они казались почти черными…

— Ты считаешь? — выдохнула она.

— Уверен.

Федор Федорович бросил невольный взгляд на книжную полку и нахмурился: самая любимая фотография Мелкой будто светилась — ф‑ф‑фу ты… это же просто солнце садится!

Странная, дикая мысль забрела ненароком в его многострадальную голову. Бекасов угрюмо улыбнулся: Мелкая наверняка бы решила, что ее подбросила баба Поля. От щедрот, что называется.

Впрочем, почему не попробовать?

Хуже точно не будет.

Федор Федорович мобилизовал свои актерские способности — самую малость, по мнению Ксюхи — и тоскливо произнес:

— Отпустила бы ты ее, что ли?

— К‑кого?

Мелкая сморгнула. В ее глазах блестели то ли слезы, то ли звезды, и Бекасов внезапно подумал, что впервые видит их в собственной спальне. Наверное, это те самые, из созвездия Лебедь…

— Няньку свою, вот кого! Мелкая обиженно шмыгнула носом, но ничего не сказала. И Бекасов, юродствуя, прогнусавил:

— Отпустила б ты ее душеньку на покаяние! Хватит чугунной гирей на бедной старушке висеть, крылья ангельские ее вязать…

Таисия вдруг отпрянула. Тонкие руки уперлись в его грудь, отстраняя. Она потрясенно прошептала:

— Знаешь, баба Поля когда‑то говорила мне что‑то… похожее.

— Да‑а? — Федор Федорович приподнял правую бровь. — Не верится.

— Честно. Это когда… мама с папой погибли.

— Извини, малышка, не хотел напоминать.

— Нет, ничего. Я уже привыкла, что их нет. — Таисия судорожно вздохнула. — Баба Поля тогда сказала: «Отпусти несчастных, не виси на их душах якорем, пожалей…»

— Мудрая женщина, — мягко одобрил Федор Федорович.

И поцелуем убрал мохнатую разлапистую звезду с правого глаза. Но в следующей слезинке Мелкой засияло уже целое звездное скопление, и Бекасов в панике воскликнул:

— Солнышко, да ты обернись, сама посмотри — твоя баба Поля доверяет тебя мне! Ей в самом деле пора уходить, она и без того задержалась…

Федор Федорович собственным носовым платком — Мелкая вечно их теряла — вытер жене мокрые щеки. И сочувственно улыбнулся: тяжеленько малышке будет расстаться с детскими сказками.

Но ведь пора!

Таисия недоверчиво прошептала:

— Ты шутишь?

— И не думаю. — Федор Федорович кивком указал на фотографию.

Таисия послушно повернула голову и улыбнулась бабе Поле сквозь слезы: няня смотрела, как всегда, понимающе, и в ее взгляде Таисии померещилось вдруг что‑то такое…

Таисия отобрала у мужа носовой платок и хлопотливо вытерла слезы. Бекасов звонко чмокнул ее в щеку и грозно вопросил:

— Ты меня любишь?

— Зачем спрашиваешь, сам же знаешь…

— Хочу, чтобы ты при бабе Поле сказала — ну, любишь?!

— Да.

— Ты теперь не одна?

— Д‑да…

Глаза Таисии изумленно округлились: только что сиявшая фотография — солнце, понятно! — вдруг резко, как‑то в одно мгновение, потускнела. Таисия не видела с детства знакомого лица, снимок оказался в тени.

«Будто правда баба Поля нас слышала, — печально подумала Таисия. — И поняла, что теперь есть на кого меня оставить. И… ушла!»

Федор Федорович обнял Таисию так крепко, что она жалобно пискнула. И, не веря себе, пробормотал:

— Как это я забыл — ведь десять вечера, какое к черту солнце…

«Неужели старуха в самом деле находилась здесь? — Бекасов поморщился. — Опекала девчонку, как могла, уже после смерти… Дикость какая! Не хочу в это верить, не хочу и не буду. Повторяю — ненавижу мистику! Всегда ненавидел…»

Таисия сладко зевнула, уже не помня о фотографии. Подняла лицо и нежно улыбнулась мужу: она действительно теперь не одна, Таисия всем сердцем это чувствовала.

Нет, твердо знала!

* * *

С этой минуты баба Поля как‑то незаметно исчезла из жизни Таисии. Из десятка фотографий в квартире осталась самая любимая — на ней баба Поля весело смеялась. И белоснежный платок в ярко‑голубой горошек был небрежно наброшен на плечи.