Война - Евгений Шепельский

— А не выпить ли нам, Бейдар? А?

Он покачал плешивой головешкой, снова отступил, протянул было руку для поцелуя, но вспомнил оглушительный хлопок по плечу, и сделал еще шаг назад. Он непременно грянулся бы со ступеньки спиной, если бы один из Алых не подхватил, не помог спуститься с возвышения.

— Смотрите, куда ступаете, кардинал! — крикнул я вдогонку.

Он стремительно оглянулся, взгляд презрительный, но всеми силами пытается наполнить его почтительностью. Не сдержался, выкрикнул:

— И вы… Смотрите, куда ступаете, господин архканцлер! Смотрите, куда ступаете!

Покои Величия зашумели. Так говорить с будущим императором не дозволялось никому. Фактически, Омеди Бейдар меня оскорбил. Собственно, этого я и добивался. Прекрасный будет материал для завтрашнего выпуска «Моей империи». Я смешаю кардинала с грязью, и это будет первый кирпичик в основание бесславного склепа, куда я его закатаю почти сразу, как начнется война. И сразу, как начнется война, церковь Ашара будет лишена всяческой большой коммерции. И земли ее я секуляризую, то бишь отберу в казну и раздам фермерам. Но сначала я подготовлю почву… через свою газету.

Следующим на приеме был дородный усач, один из уцелевших сановников Варлойна. Он был одышлив, волновался, и речь его я передам вкратце и так, как он говорил: рвано, кусками.

— Я выборной от Простых и Умеренных!.. С тех пор как погибли лучшие дворяне… воцарилось безвластие! Дио Ристобал — канцлер! Шендарр Брок — военный администратор… Сенешаль Грокон — без меры благородный, великий человек! И иные достойные лица мертвы… Но что мы видим? На все посты безвременно почивших временно расставлены люди из Великих! Попраны все права Умеренных и Простых! Требуем… умоляем и просим… Справедливо разделить посты между всеми фракциями!

Хо-хо! Раньше, когда Простые и Умеренные были в силе, они затирали Великих и плевать хотели на справедливость, но стоило им ослабеть — они тут же побежали умолять будущего императора разделить посты верно.

Ну а Великие — на них я пока вынужден опираться, пусть до времени властвуют… Вакуум власти нужно кем-то заполнять, и пусть пока это будут Великие. После коронации я слегка перетряхну правящий аппарат.

Я щедро развел руками, будто собирался обнять, и протянул усачу кубок:

— Выпейте.

Он отпил, закашлялся, отставил кубок с таким видом, будто я налил ему серной кислоты. Крепкие напитки в Санкструме не слишком популярны среди знати, у них в ходу больше в ходу вино.

— Обязательно рассмотрим, — пообещал я. — Сразу, как откроется заново Коронный совет, да!

Я почувствовал себя полноценным политиком: обещаю и не делаю. И более того: даже не собираюсь делать. Но — обещаю. Так надо. Обещать и не делать — суть всякого политика мира Земли, почему бы не привнести земной опыт в Санкструм? По крайней мере, в обращении с разными мерзавцами.

Еще несколько дворян побеспокоили своими просьбами — в основном, они касались тяжб за землю с другими дворянами. Все они были нравственно мертвы, одномерные мыслители, которые видели вокруг только деньги. Я оттопчу им мозоли новыми законами, они — выпишут мне солидные счета в плане мести, но все эти счета сожрет война.

Депутация купцов Норатора с нагрудными золотыми знаками поверх черных кафтанов. Мне поднесли петицию, подписанную сотней виднейших негоциантов, не прогнувшихся под Морскую Гильдию. Требуют и умоляют — прижать Морскую Гильдию и открыть свободную торговлю.

— Сегодня же прижмем, — сказал я, и лица их вытянулись — господин архканцлер, будущий монарх — шутят?

— Говорят, в порту — чума? — проговорил один, самый смелый.

— Есть такое, — кивнул я. — Поэтому порт нораторский пока побудет на карантине. Но сразу, как его снимут — вы сможете торговать, не глядя на Гильдию. Она больше не станет вам мешать. Да-да, вот так просто: не станет. Выпейте.

Этим словом я заканчивал каждую аудиенцию.

Толпа, забыв пиетет, шумела, очередь ко мне не уменьшалась. Основная масса просителей была своекорыстными идиотами. Мне было душно, скучно и противно.

Молодой дворянчик из Великих, господин Аркетт, упал на колени, подал бумагу — прошение о разводе. Блоджетт смущенно пояснил: в Санкструме разводы запрещены, церковь очень не одобряет, и развести может лишь монаршая подпись. Монарх снисходит редко. Последний раз Экверис Растар восемь лет назад после всестороннего обсуждения изволил развести три пары и пять оставил мучиться в браке до скончания дней. Один дворянин из пятерки, несчастный малый, не стал дожидаться скончания дней, и, разочарованный императора решением, убил жену, не выдержал, — за что пребывает ныне в Дироке, заключенный туда навечно.

Я ощутил интерес. Разводы запрещены? Вот как? О боги мои, это ведь золотое дно для пополнения казны! Что ж, придется разрешить разводы… конечно же, за деньги! Дворянам и купцам — за одну сумму, крупную. Крестьянам — за другую, малую. И чтобы разводящийся мужчина оставлял женщине сумму, которая позволит ей жить нормально. В этом патриархальном мире — только так. Завтра же об этом будет объявлено в газете. Известие вызовет потрясение. Очень сильное — сравнимое с землетрясением. Но последствия землетрясения поглотит война. А разводы — они будут осуществляться даже в войну, исправно пополняя мою казну.

— Богат ли господин Аркетт? — спросил я шепотом у Блоджетта.

— Б-богат, ваше сиятельство! По нынешним временам — состояние весьма значительное! Оч-чень любит госпожу М., простите, не могу назвать ее по имени — ибо господин Аркетт еще не разведен… Но как только… Он сразу же намерен жениться!

— А бывшая его супруга не пострадает?

— О нет, г-гоподин архканцлер, она сама — обладательница значительного состояния!

Прекрасно. Введем разводную шкалу — прямо как прогрессивную шкалу налогообложения. Чем больше состояние — тем больше денег с дворянина или купца я возьму. Крестьянам и горожанам из простых сделаю фиксированную ставку. Конечно же, придется провести реформу — я запарюсь ставить высочайшие подписи под разводными бумагами. Это будут делать малозаметные клерки очень скоро. Но для начала — мне придется.

Я поманил Аркетта пальцем.

— Решили удовлетворить вашу просьбу. Четыреста крон золотом будет стоить вам развод.

Он не понял, и я повторил. Велел прийти завтра-послезавтра, принести деньги. Он пытался осмыслить, наконец, понял, расцвел, пытался поцеловать мне руку, но вместо этого я протянул ему кубок:

— Выпейте.

Мысленно я пожалел земных политиков. Чувствовать себя на острие внимания даже нескольких сотен — тяжелый труд, выматывает психологически. Люди, которых уже отпустил, не уходили, скапливались у трона, многие застыли в лакейских позах, светили лицом, надеялись таким образом запомниться мне, примелькаться.

Вельможа с похоронным худым лицом, несколько облезлого вида, явно не богатый, похожий на весеннего клеща, что с прошлого лета не пил крови, приблизился, упал на одно колено и отрекомендовался: