Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

В такие моменты ему казалось, что он неким образом сам превратился в ту чайку, бьющуюся на песке. Была в его жизни когда-то одна женщина – он с ней даже ни разу не спал, – которая умерла в туманную манхэттенскую зимнюю ночь много лет назад, а он все продолжал жить под ярким солнцем Сиднея. Но и то, и другое – и ее смерть, и его жизнь – казались ему бессмысленными. Он давно уже пришел к выводу, что все его амбициозные устремления были связаны в основном с патетическими нервными всплесками. На самом же деле – хотя он даже думать об этом боялся – больше всего он мечтал о полном забвении. Но еще сильней ему хотелось поговорить с сыном.

Ричард Коуди выключил воду и, чтобы избежать попадания микробов с полотенца на кожу рук, некоторое время постоял в темноте, потряхивая руками, чтобы поскорее высохли.

В соседнем номере зазвонил телефон и звонил, не переставая. Куколка, которой так и не удалось уснуть, включила маленький телевизор, стоявший на чем-то загадочном из щербатых древесностружечных плит. По одному из кабельных каналов показывали прекрасно сохранившееся тело женщины, которой было три тысячи лет. Ее тело недавно обнаружили на торфяном болоте в Швеции. Несчастную женщину попросту утопили; у нее на шее даже сохранилась петля с привязанным к ней грузом в виде камней. А голова была обрита наголо. По мнению немецкого эксперта, это была ритуальная казнь, но за какое преступление – теперь уж, конечно, узнать невозможно.

А телефон в соседнем номере все продолжал звонить, и трубку по-прежнему никто не брал.

Куколка смотрела документальный фильм об утопленной в болоте женщине и чувствовала, что не только она сама, но и многие другие женщины чувствуют себя причастными к ее судьбе. Она прямо-таки видела всех этих женщин: собравшись вместе, они рассказывают друг другу разные истории и чувствуют себя самыми лучшими, самыми сильными, самыми могущественными, но одновременно и рассерженно-возбужденными, потому что им тоже немного страшно; они боятся, что если они не обвинят кого-то другого, то этот другой может обвинить их. Наверняка эту женщину наказали за какое-то страшное преступление, хотя, возможно, она его и не совершала; ведь называют же ее, Куколку, сейчас террористкой, а в те времена, быть может, ее назвали бы ведьмой или колдуньей, и это, разумеется, было бы неправдой.

Ей казалось, что она почти слышит тех, воображаемых, древних женщин – они болтают взахлеб, как трепятся у них в клубной раздевалке, торопясь возразить друг другу и высказать свое мнение о том, как неправильно вела себя та женщина и какая она была плохая, хотя, возможно, именно в эти минуты ее как раз и топили в болоте. Но хуже всего было то, что Куколка прекрасно понимала: и она была бы среди этих женщин, охотно обвинявших несчастную. Она, в конце концов, принадлежала к тому типу людей, которые всегда стремятся выжить; она совершила немало разных вещей, и знала, что способна даже на самое худшее, если обстоятельства ее заставят.

Она переключилась на другой канал, где показывали сюжет о ней. Ведущей была улыбающаяся журналистка, говорившая с легким американским акцентом. Впервые она услышала, как произносят ее настоящее имя, которое, как она догадывалась, стало известно из сюжета, созданного Ричардом Коуди и показанного тем же вечером, но несколько раньше. Были также продемонстрированы ее относительно недавние фотографии. И вот тут Куколке стало совсем плохо: она не хотела быть террористкой, которую показывают по кабельному телевидению; не хотела быть еще одной несчастной женщиной, утопленной в дерьмовом болоте; не хотела быть похожей на ту француженку с обритой наголо головой, которую видела в книге из библиотеки Моретти, – вокруг несчастной, помнится, толпились весело смеющиеся женщины, как раз, видимо, ее и обрившие.

Так, может, думала Куколка, лежа на жалкой гостиничной постели и пялясь в телевизор, существует некая потребность в том, чтобы одни люди причиняли боль другим? И, согласно этой ужасной потребности, люди, причиняя боль одной женщине, заставляют всех остальных чувствовать себя в безопасности? И они действительно чувствуют себя благополучными и счастливыми – как, например, те улыбающиеся француженки на фотографии или эта улыбающаяся американская журналистка на экране телевизора?

Но в таком случае ей, возможно, следует просто смириться с тем, что ей причиняют боль, поскольку это делается ради всеобщего блага?

Она выключила телевизор.

Нет, думала она, не могу я с этим смириться! Не могу согласиться с тем, что меня нужно преследовать, как дикого зверя, что мне нужно причинять боль! Не могу просто поднять руки и сдаться на милость полиции!

Есть ей не хотелось, но она понимала, что силы нужно поддерживать, а потому вытащила из имевшегося в номере холодильника пакетик орехов кешью и шоколадный батончик Chokito и съела все это, запивая минералкой с тоником. И хотя сперва она едва проталкивала в себя еду, ибо этому противились и ее горло, и желудок, но орехи и шоколад оказались такими вкусными – значительно лучше, чем можно было предположить, – что, даже получив столь жалкую пищу, тело ее совершенно успокоилось, и ей стало ясно, до чего она была голодна и измучена.

Потом Куколка довольно долго пыталась уснуть и в какой-то момент, видимо, все-таки соскользнула в сон, но какой-то неровный, полупрозрачный. Во всяком случае, сквозь сон она смутно слышала и гудки автомобилей, и вой сирен где-то внизу, и людские крики и вопли, а порой и топот бегущих ног.

Ее короткие сны носили клаустрофобический характер: она задыхалась в тесном пространстве; возникавшие в мозгу образы с немыслимой скоростью сменяли друг друга – то ей мерещилась та француженка, которой никак не удавалось увернуться от щелкавших в воздухе ножниц, то утопленная в болоте древняя женщина, кричавшая и захлебывавшаяся в вонючей жиже, то мухи, выползавшие изо рта мертвого Тарика…

А еще ей все время казалось, что снаружи в ее номер продолжает ломиться непреодолимая сила, и от этого становилось еще труднее дышать. И телефон за стеной все продолжал звонить, и было совершенно не понятно, что и кому он хочет сообщить…

Хотя спал Ричард Коуди крепко и обычно терпеть не мог, когда кто-то будил его среди ночи, но на сей раз он был несказанно рад звонку, разбудившему его около полуночи.

– Я понимаю, что звоню слишком поздно, – услышал он голос Сива Хармсена, – но мне хотелось, чтобы ты был первым из наших друзей в СМИ, кому я сообщу эту новость.

Ричард Коуди встал и с телефоном в руках вышел на лестничную площадку.

– Мы нашли Тарика-аль-Хакима, – продолжал Сив Хармсен. – Мертвого и аккуратненько, как рулетик с фелафелем, засунутого в автомобильный багажник.

– Боже мой! – вырвалось у Ричарда Коуди, но не потому, что это его шокировало, а потому, что и эта новость, и сам звонок Хармсена были очень важны, хотя он и сам еще толком не успел осознать их важность, поскольку не совсем проснулся. Впрочем, он сразу сообразил, что нужно немедленно вытянуть из Сива Хармсена все подробности. – И каковы предположения?