Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

Вчера дождь тоже шел, но не такой сильный, и мы совершили путешествие в Сен-Жермен по железной дороге; мы были обязаны это сделать: всякое новое изобретение привлекает наше внимание, и мы почитаем своим долгом описать его во всех подробностях. Итак, в пять часов пополудни мы вышли из дому, а в девять вечера уже воротились назад. Дорога туда и обратно заняла всего четыре часа. Это настоящее чудо! Злые языки, правда, утверждают, что на лошадях можно было обернуться быстрее. Но обо всем по порядку: в четверть шестого мы прибыли на Лондонскую улицу; перед входом толпился народ, но дверь была закрыта; мы принялись ждать; мы ждали, ждали, ждали… Наконец дверь отворилась: мы вошли в длинное помещение вроде коридора, с зелеными стенами; он ведет в кассу — одну на всех. Путешественники — и те, которые собираются заплатить два с половиной франка, и те, кто приготовил полтора франка, и те, кто намерен проехаться за один франк, — толпятся все вперемешку. Касса всего одна и вход в нее тоже один; должно быть, в недалеком будущем в этот же коридор для вящего удобства будут запускать быков и овец, но пока до этого еще не дошло. Мы опять ждем, ждем, ждем в зеленом коридоре вместе со всей толпой точно так же, как ждали перед входом; ждем никак не меньше четверти часа. Наконец мы подходим к кассе, получаем три клочка желтой бумаги и оказываемся в просторной зале с готическими сводами и живописными полотнами на стенах. Тут путешественники разделяются на два потока: те, у кого билеты подороже, идут направо, те, у кого подешевле, — налево. Зала красивая и просторная; мы вправе это утверждать, потому что имели возможность осмотреть ее не торопясь. Мы опять ждем, ждем, ждем; на часах еще только десять минут седьмого, а выезд назначен на семь. Терпение! В зал входят путешественники со свертками и корзинками; их дети не дают нам скучать и услаждают наш слух более или менее дикими звуками, извлекаемыми из самых разных инструментов; матери бранят их за шум; они вырывают из рук своих отпрысков орудия пытки, причиняющие нам такие нестерпимые муки; к нашей радости, матерям удается завладеть инструментами, и они с самым серьезным и важным видом принимаются расхаживать по залу с трубой или свистулькой в руках. Время идет, а мы все ждем; на часах полседьмого; мы ждем, ждем, ждем. Наконец раздается стук колес: это прибыли те, кто возвращается в Париж из Сен-Жермена; публика бросается к окнам; все вагоны останавливаются; двор пуст: два-три инспектора, и больше никого; тут дверцы вагонов открываются… и в мгновение ока весь человеческий муравейник вываливается из вагонов; двор моментально заполняется народом. Зрелище воистину неописуемое, но очень любопытное. Толпа приезжих исчезает так же стремительно, как появилась.

Пожалуй, вот-вот дело дойдет и до нас. Правда, сначала мы опять ждем, но картина, представшая нашему взору, так любопытна, что теперь мы ждем более терпеливо. Наконец нам позволяют выйти во двор. Мы усаживаемся в берлину; сиденье мягкое и очень удобное. Мы опять ждем, ждем, ждем — ждем, пока всех пассажиров упакуют в вагоны; всего нас было около шести сотен; кто-то, правда, утверждал, что нас больше тысячи, но этот кто-то, должно быть, умирал от страха, а у страха, как известно, глаза велики. Наконец трубит рог, мы ощущаем легкий толчок и трогаемся с места. Было без четверти семь; дорога оказалась настолько же приятной, насколько тягостным было ожидание; наслаждение быстрой ездой изгладило из нашей памяти все неурядицы. Сиденья, находящиеся поблизости от колес, наименее удобные; наш вам совет: старайтесь занимать другие места. В прочем же — да здравствует железная дорога! у нас нет ни малейшего сомнения в том, что поездка по ней — приятнейшее из путешествий; мчишься с ужасающей быстротой, но никакого ужаса при этом не испытываешь; право, поездка в почтовой карете или в дилижансе куда страшнее и опаснее, особенно при спуске с горы; плохо только одно: мы, французы, — люди ужасно небрежные и ухитряемся испортить своей небрежностью прекраснейшие изобретения человеческого гения: новое транспортное средство способно домчать вас до Сен-Жермена за двадцать восемь минут, это правда, но если при этом вы целый час дожидаетесь отправления в Париже и три четверти часа — в Сен-Жермене, путешествие вовсе не кажется вам таким уж быстрым. Происходит же все это потому, что у нас каждый презирает собственное ремесло; у каждого имеется занятие куда более интересное, чем исполнение служебных обязанностей. Чиновник презирает свою контору и никогда не является туда вовремя; он сочиняет стихи или водевили и приходит на службу с опозданием, потому что репетировал. Кассир презирает свою кассу; он занят биржевыми спекуляциями и приходит на службу с опозданием, потому что ему назначили деловое свидание. Приказчик презирает свою лавку; он становится дамским угодником и приходит на службу с опозданием, потому что ему, как он ни старался, свидания не назначили. Стряпчий презирает свое ремесло: он музыкант и приходит с опозданием, потому что разучивал концерт. В результате все опаздывают, все грешат необязательностью, и из этих мелких грешков проистекают нередко большие не-счастья.

Страшно даже подумать, к чему может привести эта французская независимость, заключающаяся, среди прочего, в презрении к собственному ремеслу и в пренебрежении собственным долгом, когда столкнется с изобретениями, требующими особенного внимания и особенной осторожности; служащие, которые по недосмотру заставили вас три четверти часа дожидаться отправления поезда, вполне могут однажды по рассеянности пустить ваш вагон под откос; спешим обратить на это внимание господ управляющих железной дорогой. Будет досадно, если на прекрасное нововведение, стоившее таких больших денег и так удачно воплощенное в жизнь людьми великих достоинств, бросят тень легкомыслие глупца или небрежность лентяя. Довольно и того, что по железной дороге разъезжают безмозглые путешественники, сплошь и рядом создающие опасность на пустом месте.

Мы уже говорили, что у нас всякий презирает собственное ремесло; лишнее доказательство этому — брошюра, которой торгуют при входе на железнодорожную станцию. Вы полагаете, что найдете там краткую историю железных дорог с именами и датами, цифрами и фактами, — историю простую и ясную, изложенную коротко и, главное, без лишних слов; ведь толкуя о транспортном средстве, которое сокращает расстояния, непозволительно удлинять фразы. Ничего подобного: вам преподносят шедевр изящной словесности, образец железнодорожного красноречия. Вы имеете дело не с инженером, а с литератором. Расспросите его, поинтересуйтесь, в какой стране была проложена первая железная дорога: в ответ вы услышите рассуждения о Луксорском обелиске и Триумфальной арке на площади Звезды. Вопрос: «Кто построил первую железную дорогу?» Ответ: «Гора Валерьен[291]склоняет голову и провожает взором вагоны, быстрые, как вихрь». Попробуем еще раз. Вопрос: «Сколько в Европе железных дорог? ведь теперь они для нас важны ничуть не меньше, чем реки». Ответ: «Мимо пролетает Нантер в венке из роз; прощайте, белые домики с зелеными ставнями, мечта Жан-Жака!» Вы довольны? Спросите у этого автора, кто изобрел паровую машину, и вы получите ответ еще более удивительный. Автор солжет; он не скажет: «Ее изобрел Фултон!», он назовет изобретателем «гениального старца, которого кардинал де Ришелье заточил в лечебницу для умалишенных» и станет толковать о пресловутом письме Марьон Делорм — прелестнейшей из мистификаций, какие когда-либо выдумывали остроумные люди и повторяли парижские газеты[292]; вы узнаете на сей счет много занимательного. Но если на газетных страницах эти витиеватые фразы и блестящие фантазии приходятся весьма кстати, в брошюре они совершенно неуместны; ее открывают не за этим; в ней ищут точные цифры и достоверные факты, а не разглагольствования, да еще такие пространные. Раз уж мы едем по железной дороге, то имеем право требовать, чтобы фраза, начатая при отправлении, закончилась хотя бы при окончании поездки[293].