Песнь меча - Розмэри Сатклиф

Она подняла голову, когда Бьярни подошел к ней, оттолкнув ногой любопытную морду Хунина.

— Он понял, что произошло сегодня, — сказала она. — Думаю, он отходит в мир иной.

Лицо старца потемнело. Он лежал, уставившись вверх, но глаза его уже не видели стропила крыши; открытый рот покосился, и из него доносилось свистящее дыхание.

— Неужели ты ничем не можешь помочь? — спросил Бьярни.

Она покачала головой.

— Только быть рядом: он будет знать, что не один, если придет в себя.

Старик Гвин умер на рассвете, когда над долиной запели чибисы.

Ангарад, опустившись на колени, совершила древний обряд своего народа, приготовив умершего к погребению. Все это время Бьярни, сам не зная почему, стоял в дверях, вынув меч и всматриваясь в долину, как будто на страже.

Когда Ангарад закончила и они одели старика в его лучшие одежды, Бьярни сказал:

— Я схожу за священником, если скажешь, где его найти…

Она гневно покачала головой:

— Он не придет в этот дом. А я не отдам тело Гвина жителям деревни, которые наверняка откажут ему в христианском погребении: ведь он был моим слугой.

— Тогда как мы поступим? — спросил Бьярни.

— В сумерках отнесем его к Кресту и похороним там, — она говорила так, словно решение было принято давно. — Он любил это место, еще когда пас наши стада, и, думаю, Крест освятит землю.

Когда наступил вечер, Бьярни привязал к Ласточке волокуши, и они положили на них тело старика, завернутое в одеяло, под которым он пролежал столько месяцев. С последними лучами заката они отправились вверх по долине, Ангарад шла впереди, ведя за собой лошадь, Бьярни — сзади, с лопатой на плече, следя, чтобы неподвижная ноша не свалилась с волокуш на ухабистой дороге, а Хунин следовал за ним.

В начале долины, на диком пастбище, покрытом вереском и утёсником, на границе усадьбы уже много поколений возвышался древний кельтский Крест[102], и рядом с ним Ангарад остановила Ласточку. Отсюда лучи заходящего солнца еще тянулись темно-золотой струей далеко за Англси. Но уже появилась луна и пролила на них свой бледный свет. Бьярни снял лопату с плеча и принялся копать.

Было тяжело продираться сквозь плотную поверхность, пронизанную старыми вересковыми корнями, но под ней почва оказалась мягче. Монотонный звук падавших комьев земли заглушал шелест ветра по вересковому склону, и только резкий звон лопаты, иногда ударявшейся о камень, нарушал тишину. Вскоре он вырыл глубокую яму и стоял в ней, выбрасывая землю через плечо.

Запах почвы ударил ему в нос, и он слышал, как за спиной падали тяжелые комья. Хунин хотел прыгнуть к нему, и его пришлось оттолкнуть.

— Кажется, достаточно, — сказала Ангарад.

Бьярни выпрямился, измерил взглядом глубину могилы и кивнул:

— Да, волкам сюда не добраться.

Он вылез из ямы, они подняли тело Гвина с волокуш и, как можно бережнее, спустили вниз, в могилу. В последнюю минуту Ангарад, бродившая среди вереска, пока Бьярни рыл, склонилась над покойным и положила ему на грудь целую охапку колокольчиков. Затем лопатой и руками они закопали яму, хорошо утрамбовали землю и сверху прикрыли вереском. Тело старика настолько высохло, что земля почти не возвышалась над ним. Днем будут видны следы. Да разве кто придет сюда? Никто не знает, что старик умер, и никому, кроме них двоих, до этого нет дела.

Стало совсем тихо, только дул ветер и в лесу закричала сова, но небольшой холм у Креста оставался безмолвным.

И в этой тишине Ангарад произносила слова на диковинном, величественном языке, на котором она отмеряла лечебные снадобья.

Она подошла к старой лошадке, развернула ее и направилась вниз по долине. Над западным склоном пустоши, окутанном вечерними тенями, небо казалось светлее, чем обычно, и горело красным заревом. Бьярни заметил это мгновением раньше Ангарад и остановился, положив ей руку на плечо.

— Что… — начала было она, а потом вскрикнула:

— О нет! Пресвятая Богородица, нет!

— Подожди здесь с Ласточкой, — сказал Бьярни и направился по мягкому изгибу холма к яркому пятну, разраставшемуся в небе.

Вместо ответа она кинула поводья Ласточки на ветку ободранного боярышника и мигом догнала его. Он не стал спорить, ее все равно не переубедишь, к тому же сейчас не стоило тратить время на ругань — и они пошли вместе.

— Пригнись! — шепнул он, когда они добрались до вершины холма, и остаток пути они проползли по земле. Потом они тихо лежали на краю выступа и смотрели вниз. Бьярни держал Хунина за ошейник, не позволяя ему издать ни звука. Под ними, за пастбищем, были видны усадьба и все хозяйственные постройки, ярко освещенные танцующими языками пламени. Горели амбар и конюшня, и прямо на их глазах огонь перекинулся на крышу дома, извиваясь под порывами ветра. Виднелись и люди, темные, озаренные пламенем, бегающие с горящей соломой от одного строения к другому, чтобы поджечь всю усадьбу, а на краю двора выделялась фигура в багряном плаще на красно-гнедом коне; и ветер донес до них безумные вопли:

— Сжечь ее! Сжечь ведьму!

Бьярни со свистом втянул воздух ноздрями, и на мгновенье потянулся к рукоятке меча в яростном стремлении броситься вниз по пастбищу в самую гущу этих людей, и убивать, убивать, убивать, начиная с наездника. Он поверг бы многих, прежде чем они остановили бы его.

Но если он умрет, какой толк для Ангарад? Он подавил гнев, а рука его потянулась к руке девушки и сжала ее.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

Она вздрогнула от его прикосновения, как будто забыла о нем, но затем, не говоря ни слова, позволила ему увести себя от края холма.

Когда они отползли достаточно далеко, он встал на ноги и, крепко держа ее руку, повел за собой. Она шла, не сопротивляясь, без страха, не пытаясь убежать и даже не осознавая, что навсегда покидает свой дом.

А когда они вернулись к боярышнику, она стояла неподвижно рядом с деревом, пока он нашел лопату, вонзил ее глубоко в вереск и отвязал Ласточку от волокуш.