Книга Песен - Борис Борисович Гребенщиков

нам дожить до весенней поры,

Когда каждый норовит метать топоры?

Я уже не различаю

Алфавитные знаки

Я болен, как Конфуций,

Танцующий сиртаки.

Так он прокричал

В форме буквы "SOS".

В это время пожарные

Включают насос.

И больше не слышно

Ни единого слова.

Отныне я буду ходить, как корова

На пуантах по горло в снегу

На шотландском высокогорном лугу

И больше ни слова про все эти звуки.

Да пощадит Господь разум всех,

Играющих на тарабуке!

Вятка — Сан-Франциско

В Сан-Франциско, на улице Индианы

Растут пальмы марихуаны.

Эти пальмы неземной красоты,

Их охраняют голубые менты.

Мимо них фланируют бомжи-растаманы,

У которых всего полные карманы;

Льются коктейли, и плещется виски

И кружатся квадратные диски.

А здесь, в Вятке, избы под снегом;

И как сказать — кто из нас

Более любим этим небом?

И, пока мы рыщем в поисках Рая,

Некто, смеясь и играя,

Бросает нам в сердце пригоршни огня —

И нет ничего, кроме этого дня;

И все равно — здороваться или прощаться,

Нам некуда и некогда возвращаться.

Нет ничего, кроме этой дороги,

Пока вместе с нами идут

Беззаботные боги.

Два поезда

Влюбленные в белом купе

Постель холодна, как лед

Влюбленные в белом купе

Постель холодна, как лед

Два поезда на перегоне

Один из них не дойдет

Если ты рододендрон —

Твое место в окне

Если ты истинный якорь —

Давай, брат, лежи на дне

А если ты хочешь войти,

Придется выйти вовне

Так не пой, Инезилья, при мне

Ни про осень, ни про весну

Не пой про то, как летят

Не пой про то, как идут ко дну

Лучше вообще не пой,

А то я усну

Влюбленные в белом купе

Вагоны летят вперед

Влюбленные в белом купе

Рельсы хрустят, как лед

Сегодня все поезда в пути

Ни один из них не дойдет

Обещанный день

Сегодня самый замечательный день

О нем написано в тысяче книг

Слева небеса, справа пустота

А я иду по проволоке между них

Спетое вчера осталось вчера

В белой тишине белые поля

Нечего желать, и некем больше быть

Здравствуй, это я.

Господи, я Твой, я ничей другой;

Кроме Тебя, здесь никого нет.

Пусть они берут все, что хотят

А я хочу к Тебе — туда, где Свет

Мария

Эй, Мария, что у тебя в голове?

Эй, Мария, что у тебя в голове?

Ты говорила мне, но я не знал этих слов,

Ты снилась мне, я не смотрел этих снов,

Тебе нужна была рука, я дал тебе две.

Один знакомый спел, что ты попала в беду,

Один знакомый спел, что ты попала в беду,

Но ты прости ему его бессмысленный труд.

Те, кто обижают тебя — не слишком долго живут,

Он был просто не в курсе, он ничего не имел в виду.

На палубе танцы, в трюме дыра пять на пять,

Капитан где-то здесь, никто не знает, как его опознать.

А оркестр из переодетых врачей

Играет траурный вальс Шопена на семь четвертей,

И там бросают за борт всех, кто не хотел танцевать

А твои губы, Мария, они — этот ветер, который

Сорок лет учил меня петь

Из всего, что я видел на этой Земле,

Самое важное было — дать тебе крылья

И смотреть, как ты будешь лететь.

Твои подруги не знают, о чем идет речь,

Им невдомек, что в корабле изначальная течь,

Они хихичут в ладоши за крестильным столом,

У них синдром Моны Лизы и перманентный облом

Но ты все отдала сама — и нечего больше беречь.

Так что, Мария, я знаю, что у тебя в голове,

Мое сердце в твоих руках, как ветер на подлунной траве.

А Луна источает свой целительный мед,

То, что пугало тебя, уже тает как лед;

Тебе нужна была рука, я дал тебе две.

Письма с границы

На что я смотрю?

На тополя под моим окном

Все меньше листьев, скоро будет зима.

Но даже если

Зима будет долгой,

Едва ли она будет вечной.

Ну, а тем временем

Что же нам делать с такой бедой?

Какая роль здесь положена мне?

Для тех кто придет ко мне —

Чайник держать на огне

И молча писать

Письма с границы между светом и тенью.

Мы движемся медленно,

Но движемся наверняка,

Меняя пространство наощупь.

От самой низкой границы

До самой вершины холма

Я знаю все собственным телом.

Никто не пройдет за нас

По этой черте.

Никто не сможет сказать,

Что здесь есть.

Но каждый юный географ

Скоро сможет об этом прочесть

В полном собрании

Писем с границы между светом и тенью.

Девушки танцуют одни

Мы закрыли глаза, чтоб не знать, как нам плохо,

И с тех пор все равно — где здесь ночи, где дни;

Партизанским костром догорает эпоха,

А в парикмахерских — вальс, и девушки танцуют