Чародей звездолета «Агуди» - Юрий Никитин

Он сказал торопливо:

– Господин президент, я обещаю, что наша партияподдержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаетенравиться…

– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати,надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…

– Извращенцев, – он говорил с несвойственной длятакого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!

Я помедлил, сказал намекающе:

– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.

Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазныебуравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:

– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока неоглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.

– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.

Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательнымпальцем:

– Нет, господин президент, так не пройдет. Подукреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вотукрепление власти – это однозначно.

– Как это?

– Будет власть, будет и Россия.

Гусько ушел, Новодворский получил свои ЦУ и тоже отбыл, япросматривал отчеты о курсе валют, о строительстве газопровода, нефтяных вышек,катастрофах, авариях на теплотрассах, выступлениях радикальных групп, и всевремя не оставляло ощущение, что с планетой что-то происходит.

Мало того, что люди ожесточились и дерутся повсюду, но исама природа, казалось, испытывает зуд от семи миллиардов этих беспокойныхсуществ: проснулись давно погасшие вулканы, разливы рек принимаюткатастрофические размеры, всюду сходят лавины, смерчи опустошают города,тайфуны топят океанские корабли и разрушают прибрежные поселки, землетрясенияучастились, ряд городов уже в развалинах, в океанах гигантские волны цунамисмывают целые острова…

Но страшнее всего раздражение, охватившее человечество,

Карашахин вошел, осторожно и настолько неслышно ступая,словно в домашних растоптанных туфлях. Я привычно ждал, что передо мнойопустится на стол бумага с новыми неприятностями, однако Карашахин лишь заметилкоротко:

– Буревестники уже того, реют!

Зубы едва слышно заныли. Я задержал дыхание, уговаривая себяуспокоиться, взять себя в руки, надо же вести себя по-президентьи, что это якак тургеневец, Карашахин молчал и смотрел холодными немигающими глазами, дажеблеск в них не живой, а словно слюда на сколе.

– Значит, – поинтересовался я, – пора прятатьтело жирное в утесах?

– А также сало, масло и другие продукты, –согласился он. – И помалкивать про швейцарские счета.

– Где эти буревестники сейчас?

– Пока только собираются, – сообщил он. –Возле местных профсоюзов.

– А ты говоришь, началась, – упрекнул я и тут жепожалел, ибо Карашахин делает, что может, он упредил о самом начале, а самадемонстрация – это не обязательно марширующие по Красной площади колонны скриками «Ура!», это прежде всего демонстрация своей силы, численности, желаниядобиться своего. – Извини, я хотел спросить, насколько они агрессивны?

– Трудно сказать, – заметил он осторожно. –Пока собирались группами в своих районах, все было спокойно. Но ивановцы ужевыступили, им идти дальше всех, а по дороге к колоннам начали пристраиватьсяразные личности, на рабочих смахивающие не больше, чем я на рэпера, кричалисперва общие лозунги, а сейчас вот перешли на свои…

Он посматривал на крохотный наладонник, от цветного дисплеяпо лицу бегали желто-синие пятна, делая его еще угрюмее и несчастнее.

– Какие? – спросил я.

– Ясно, какие, – сказал он с хмуройулыбкой. – Долой правительство, ессно… А до этого требовали всего лишьувеличить занятость!.. Но мало того…

– Что еще?

– Сейчас вот к двум колоннам подъехали на легковыхмашинах и передают… вот-вот, передают ящики. Если не ошибаюсь, это не лимонад идаже не пиво.

Тупая боль перетекла на всю нижнюю челюсть. Понятно,демонстранты расхватают, у нас на халяву руки сами тянутся. Тут же на ходу иначнут прикладываться к горлышкам, как будто не водка в такой жаркий день, апрохладное пивко… Понятно, к месту сбора придут уже разогретыми. Оченьразогретыми. И готовыми. На все.

Я нахмурился, в желудке ком.

– Какая же сволочь удумала вывести именно рабочих?Учли, что к рабочим у нас отношение самое трепетное. Как же, рабочий класс…Гегемон! Пальцем не тронь.

Он кивнул:

– На это и расчет. В колонне в самом деле наблюдаетсяповышенная агрессивность, господин президент. Везде снуют подозрительныеличности, взвинчивают страсти, пускают слухи.

– Тебе что, и это слышно? Или умеешь читать по губам?

– Я вижу лица тех, кто нашептывает, вижу лица тех, комушепчут… до и после.

– Да, по мордам понять можно многое.

– И что же? – спросил он с безнадежностью. –Будем придумывать новые рабочие места? Конечно же, в сфере услуг? Чтобы однигруппы населения обслуживали другие, а тех третьи?

– Уже распорядился, – обронил я.

– Да, но… – сказал он вялым голосом, – это,как понимаю, простая предосторожность?

– Нет.

– Попугать?

– Нет, – повторил я. – Представь себе, ячестен даже с рабочими, хоть и политик.

С Тверской на Красную площадь выплескивались все новыетолпы. Большинство под красными знаменами, якобы революцьенные люди труда, чутьменьше – с трехцветными транспарантами и флагами России, остальные – дикаяпомесь из анархистов, националистов, либералов, религиозных общин ивсевозможных обществ. Россия – уникальная страна: работать никто не любит, загоды власти партаппарата отвращение к труду на чужого дядю привили так крепко,что вошло в плоть и кровь, зато побузить и что-нибудь сломать – дело гордости ихвастовства, а завтра каждая группка будет приписывать успех демонстрации себе.

Я понаблюдал на экранах, настроение с утра паршивое, кивнулКарашахину:

– Пойдем взглянем?

Он спросил испуганно:

– Выйти к ним?.. Лучше уж на сцену Колизея.

– Тогда уж на арену.

– Ну да, на арену. Что лучше?

– Это же не звери, – сказал я вяло, – болеетого, не враги. Заодно подышим свежим воздухом. Да не трусьте, ВсеволодЛагунович, посмотрим со стены. Как будто они татары, а мы эти… защитники.

– Татары не раз брали Кремль, – напомнилон. – И жгли. И поляки жгли.