Сборник рассказов - Макс Акиньшин

малюсенькую полочку перед окошком. Так он и остался стоять, пуская пузыри и рассматривая служительницу Мамоны исподлобья. Горящий взгляд вождя обещал ей всяческие неудобства и внушал опасения за судьбу малолетних внуков и скромного огородика на окраине.

Все! Аллес капут! Мгновенное превращение бумаги в бумагу. Тайны коптских мудрецов. Огни святого Эльма. Все эти чудеса предстали, стоить заметить, за невеликую мзду в двадцать процентов. Вот оно истинное торжество дружбы народов, перекрестного опыления и единения жителей закавказских республик, торгующих всякой всячиной со скромным доктором, давшим клятву лечить людей. Возражавших, а это было проделано в пяти сберкассах, не было. Да и кому возражать? Пете — «Чемодану», у которого папа космонавт и уже тридцать лет на орбите? Не советую, особенно если у Пети под рукой спички.

* * *

Трудоустроен — никогда не любил шинельную канцелярщину. Но это так звучало. Я был трудоустроен и жил в сторожке в парке. Панцирная сетчатая кровать с непременным углублением для рюкзака. Трогательная забота о горбатых. Тумбочка из палаты и солидный шкафчик с рубильником на стене. Синяя краска по плечи и мажущаяся побелка. Хорошо хоть решеток на окнах не было. Скромный, но вполне достаточный интерьер.

Един в трех лицах, вот кто я — дворник, санитар и сторож при калитке. Раздва-, разтраиваешся встречая свою фамилию в зарплатных ведомостях. Шизофрения, как оказалось, обязательное приложение к работе в таких местах. Впрочем, за зарплату дворника и санитара я только расписывался. Убирали и, по всей видимости, ухаживали за собой сами граждане республики имени М.М.Фридмана.

Жизнь тут мерялась светом, темнотой, дождями, редкими машинами, которые я впускал на территорию — всем этим малозначащими вешками, мусором, который несет весенняя река. Вот бревно, а там тряпье, а это житель села Вышние Пены, неудачно сходивший на рыбалку. Все это плыло мимо меня, скучающего на берегу. Время стояло на месте. То время, которого много у всех и недостаточно для одного.

* * *

— У вас, Анатоль, очень изящный абрис, — Вера Павловна называла меня Анатоль. Зовут то меня по-другому, но я ее никогда не поправлял. Зачем спорить, когда вокруг бушует весна? И мысли путаются в солнечных лучах и ветре.

— Помните у Кости Бальмонта, — продолжила собеседница, — Позабыты своими друзьями, в стране. Где лишь варвары, звери, да ночь…?

— Помню, Вера Павловна, помню, — согласился я (Костя, свет, Бальмонт) и поднес ей огонь. Потребляла она выворачивающий наизнанку «Родопи», за которым приходилось постоянно бегать в ларек. (Анатоль, вы не купите мне табака?) Курила старушка исключительно через устрашающих размеров длинный дамский мундштук. Серый больничный халат не в пример прочим обитателям, был без единой складки и пятнышка. «Баронесса» — как- то само собой приклеилось к ней.

— Вы знаете, внучка написала мне письмо! — неожиданно сообщила она и выпустила длинную полоску дыма. — Пишет, что скоро приедет, Представьте, Анатоль!

Внучка и многие обстоятельства жизни Баронессы существовали, как я понимал, только у нее в голове. Приятно, наверное, носить весь свой жизненный хлам, прессованный в черепной коробке. Устраивая спонтанные ревизии. Ах, сколько там вмещается! Раз и выдумал что-нибудь приятное исключительно для себя. На душе светло и пахнет так, как хочется только тебе. А ведь никто не понимает, насколько это хорошо. И тогда ты открываешь шлюзы и поливаешь, поливаешь… Случайных слушателей, знакомых, контролеров в трамвае, соседей по столику в диетической столовой, постовых, околоточных, проблядушек на вокзале. Не верите? Чушь! Ну, я-то знаю! Моя рафинированная знакомая прошла весь этот путь.

— Прекрасная новость! — мы прогуливались меж цветущих сиреней. Я, от нечего делать, она, дымя своей проклятой родопиной. Курение было запрещено, зачем строго и неукоснительно следили санитары. Ментальные болящие застигнутые en loki crimen порскали от них как молодь рыбы от щук. А Вера Павловна, в ответ на все претензии, лишь поднимала бровь, отчего Прохор или Арнольд, местные прислужники культа, смущались и, бормоча несуразности, удалялись прочь. Такая собственно реакция была и на прочие бытовые привычки Баронессы, идущие в разрез с полезными правилами и распорядками нашего лепрозория.

«Странно все это»— раздумывал я первое время, пока не открыл два оберега Веры Павловны. Одиночество и трехкомнатную квартиру в центре небольшого городка, на которую, собственно, и затачивал зубы наш милейший Марк Моисеич. Было еще одно мутное обстоятельство, ходившее в виде устного творчества среди поварих и санитаров — старушка была архибогата и имела некие фамильные драгоценности, которые кто-то когда- то где-то видел.

— Да, да, Анатоль. Прекрасно. Вы любите фрукты? Я вас обязательно угощу фруктами. Есть такой — черимойя. Вы пробовали черимойю?

— Нет, — честно ответил я, в мире, было, есть и будет много вещей, которые я не пробовал.

— Внучка обещала привести, — заверила меня старушка. — Он очень вкусный. А растет он, представьте …

Где он растет, я так и не знаю до сих пор.

Что-то там говорил, по-моему, светлейший князь Александр Невский Ярославович псам рыцарям? Иду на вы? Не более чем легенда, уверяю вас. Лишние реверансы. Для настоящего праздника, достаточно начать и кончить покатушки на замерзшем озере и лишь потом заявить, что приветственные телеграммы затерялись. Россия — ничего не попишешь, климат и характеры суровы и шутки соответствующие. «Без обид если что, в следующий раз обязательно» — вот реалии, остальное миф. Наша страна одна сплошная неожиданность.

— Оп! — произнес Саня, с треском выпадая из извергающего сахар и патоку куста сирени.

— Приветы! — уточнил выпавший перемазанный цветочной пыльцой. Вера Павловна с интересом рассматривала его очочки и бачки.

— Вы любите чиримойю, юноша?

— Обожаю, медам, — бодро отрапортовал пришелец и повернулся ко мне, — очнись, ойхамбе, еле тебя нашел! У тебя деньги есть?

Деньги, ну, конечно же, деньги. Что еще. Вид моего приятеля, обязанного находится где-то в трехстах километрах западнее, был видом говорящей мыши. Худой, очкастой мыши исполняющей битловскую «Йеллоу сабмарин» на дне граненого стакана. Мы все ин да желтая подводная лодка, сообщал мучимый похмельем зверек.

Это когда заходишь в туалет, в каком-нибудь Номуро с целью отлить. Приступаешь к процессу и, рассматривая забавную клинопись на кафеле, оставленную местными пидарасами, замечаешь сосредоточенного приятеля, с которым когда-то учился, занятого тем же в соседний писсуар. Привет, еба! Как жизнь. Глупо? Глупо, естественно! А что делать в этом случае? Пожать руки,