Пение птиц в положении лежа - Ирина Дудина

Недавно видела Иванова. Седые распушённые волосы и такая же борода до груди, как тройное облако окружает луну, окружали его бледно-жёлтое весёлое лицо с молодыми золотистыми глазами василиска. Он шёл по Невскому, в жёлтых вельветках, которые безумно шли ему, — всё такой же признак несбывшегося хорошего художника. Он шёл, привлекая всеобщее внимание своей выдающейся внешностью, абсолютно свободный человек в своей духовной ойкумене. Из уст его лился елей, изыски ума сверкали точными блёстками. Потом, в гостях, он униженно стал выпрашивать деньги у хозяйки, у меня, нашёл мятые бумажки в кармане. Ушёл. Принёс дешёвый шкалик. Что-то вроде тройного одеколона. Жадно выпил. Глаза покрылись плёночкой, как у засыпающего цыплёнка. Забормотал что-то агрессивное, потом совсем уж невнятное. Заснул на диване в кухне у знаменитого писателя.

Я подумала, что, если бы у Путина не было такой кристально чистой воли, он мог бы тоже расслабиться, отрастить вокруг лысины длинные седые патлы и отпустить тощую бородёнку до ключиц. Выглядел бы не менее экстравагантно. И эффектно. Но он этого себе не позволяет.

О гадании по календарикам

Купила десяток календарей на Новый год.

В гостях говорю: «Давайте погадаем». Разложила веером кверху циферными попками. Приятельница-художница вытащила строгую собаку овчарку. Её друг, скромный, розовый, как девушка, молодой человек, — гордого орла. Мне досталась собачка в шляпке за компьютером. Обратный адрес — гав-гав-собачка-ру. Все остались довольны.

Ко мне пришли гости. Предложила погадать. Красавице Руру достался красный мерседес. Она взвизгнула тихо от радости. Моему К., Обезьяне по гороскопу, досталась лысая обезьяна, кусающая сук, на котором сидит. На нём было написано: «Всяк сверчок знай свой шесток». Он обиделся почему-то. «Нет, — говорит. — Я другой хотел вытащить календарик. Вон тот». Вытащил — на нём две обезьяны. Надпись: «Отвечай за свой базар». К. согласился его взять. Пришёл Гусев, муж Руру. Я ему: «Поздравляю с Новым годом! Вот тебе календарь. Один остался». Протягиваю тот, где про сверчка и шесток. «А чего, — говорит. — Давай. Спасибо!»

О гадании на святочной неделе

Подруга Руру говорит: «Надо погадать». Недавно вышла замуж за Гусева, с которым прожила 16 лет. С шестой попытки дошли до ЗАГСа оба.

Утром звоню ей. Она, расстроенная:

— Фу, какой сон приснился! Легла спать. Расчёску под подушку положила. «Суженый, ряженый, приди ко мне. К бедной невесте…»

— Ну и кто пришёл?

— Кто? Кто? Гусев! На тракторе. Как будто едем вместе по грязному полю. Трактор трясётся, брызги летят. Гусев весь залеплен солярой…

На этом Руру не успокоилась. Решила ещё раз испытать инфернальные силы. Может, что перепутали там, по ведомству раздачи судеб. Может, что не так? Опять положила расчёску и совершила все ритуалы. «Суженый, ряженый, приди к бедной девушке…»

Звоню:

— Ну как?

— Ну, опять сон. Стою у шикарного казино. Кругом все нарядные, шикарные. Подъезжают кадиллаки, лимузины. Я тоже кого-то жду, шикарно одетая, в вечернем платье. Машины подъезжают, толпа редеет. Я одна осталась. Смотрю, кто из-за угла выедет.

— Ну и кто?

— Подъезжает Гусев на тракторе. Весь грязный, в соляре…

Первое публичное чтение стихов

Володя Горький пригласил меня на день рождения своей жены. Чтобы я почитала свои стихи и повеселила гостей его жены. Он пригласил меня как лакомый кусочек, облизываясь и маслянясь глазками.

За большим столом сидело много гостей. Я опоздала и, чтобы скрыть неловкость, лихо выпила рюмку водку. От неё меня неожиданно развезло. У меня самой замаслились глазки и мозги, очевидно, тоже. Как будто заржавелое смазали маслом. Горький требовал стихов немедленно. Галина сдерживала его натиск, ей хотелось накормить.

Я, в некотором тумане, осмотрела аудиторию, которую предстояло обольстить. Всё сплошь чопорные дамы, тихие мужчины. Один Горький, как и положено Владимиру, был живее всех живых. Он любил всех этих чопорных дам, подруг его жены, всех по очереди, добиваясь от них сдержанных улыбок. Все они были состоявшиеся женщины, педагоги, врачи, искусствоведы, все они были любимого размера и любимой конфигурации Горького. Тонкие, высокие, слегка восточного типа, с восточными носиками и чуть миндалевидными глазами. Принцессы Тамары. Впрочем, все они были похожи на его жену, как и подобает близким подругам, но она была лучше. Мужчины были слишком тихи, на их фоне Горький блистал и фонтанировал, как сатир. Он говорил: «Чем больше импотентов, тем меньше конкурентов».

Еда была удивительно вкусная. Чудесная жена Горького была потрясающим кулинаром. Народ молча, как бы урча и облизываясь, ел и ел, ел и ел.

— Ну почитай свои стихи, пора, — говорил мне наевшийся уже и сильно залоснившийся Горький, но я чувствовала, что народ не готов к приходу поэта.

Я выпила ещё рюмку. Мне вдруг стало ужасно весело. Я ни с того ни с сего сказала: «А хотите, я вам анекдот расскажу? Ужасно смешной», и я сама по себе захихикала, не в силах удержаться от приятных воспоминаний. Я рассказала про трёх вампиров. О том, как они посетили ресторан. Первый заказал артериальную кровь, второй — венозную, третий попросил крутого кипятка. Первые два вампира спрашивают у третьего: «Ты чего, вегетарианцем стал?» Третий отвечает: «Нет. Я заваривать люблю» — и достаёт из кармана женскую использованную прокладку.

Я рассказала и ужасно развеселилась. Вместе со мной развеселился Володя. Мы с ним хохотали до слёз, поглядывая друг на друга и опять принимаясь хохотать. Тут я оглянулась окрест. Поняла, что кроме нас двоих никто что-то не смеётся. Что все смотрят на нас настороженно, строго, недоумённо. Почти все перестали вдруг есть. Некоторые встали из-за стола… Володя опомнился, перестал хохотать, сказал: «А за что я люблю Ирочку, так это за её непосредственность…»

Я поняла, что пора отрабатывать свой кусок пирога. Пора читать стихи. Я приосанилась и прочитала:

НА X.

Хурили хрюкики.

Хурили хрякики.

Хорили хором,

Хомы холмогорные…

И т. д.

Горький подпрыгивал от удовольствия. Его полный животик колыхался. Мне тоже было приятно. Но народ безмолвствовал. Все смотрели на меня строго и укоризненно. Один из гостей, молодой курчавый человек, довольно красивый, вдруг нервно стал постукивать костяшками пальцев по столу. Кто-то из гостей смущённо выдавил: «Зато как много слов на X. Большой словарный запас. М-да…»

Горький просил: «Ещё, ещё!» Я, несмотря на полный провал, тоже хотела «ещё». Я любила свои стихи в тот момент. Я прочитала про игуану — длинное и красивое. Народ слушал напряжённо, но на лицах ничего не появилось поощрительного. Слова падали в пустоту. Горький, лоснясь от удовольствия и кивая в такт головой, вдруг рассказал о том, как Маяковский читал свои стихи в «Бродячей собаке», как его чуть не побили, а некоторые присутствовавшие мужчины даже повытаскивали из карманов пистолеты. Скандал был ужасный.