Без права на награду - Ольга Игоревна Елисеева

Александр Христофорович уже третьи сутки получал известия, что неприятель по чайной ложке, словно цедя кровь из раны, выпускал из города части. Но основной контингент пока не трогался. Неужели сегодня?

Бонапарт назвал Жоржине дату несколькими днями позже, чтобы уйти без арьергардных боев. Взорвав все, что считал нужным. Винценгероде не хотел дать ему такую возможность. И понесся с двумя полками казаков, приказав остальным следовать за ним.

Такой прыти от генерала никто не ожидал. Он только что вернулся из рейда на Дмитров, куда метнулся с драгунами, парой эскадронов гусар и казачьим полком. Вместо того чтобы защищаться, французы бросили городок и откатились до самых стен Москвы. На них немилосердно наседали. А хорошо кормленные казачьи лошади шли быстрее, чем вялые росинанты на разъезжающихся с голодухи ногах. Неприятели, сонные как мухи, шатались в седлах и норовили упасть, чтобы сдаться в плен. Мало кто понимал, какая участь их ждет.

Бенкендорф поднял авангард, и ворчливые спросонья донцы поспешили к Тверской заставе. Они едва-едва видели хвост отряда Винценгероде, терявшийся в окраинных улицах столицы.

Ожидалось, что наскок встретит корпус Богарне, но, по сведениям схваченных французов, «крепкие ребята» уже ушли на Калугу, а их место заняла уланская бригада. Поляки, конечно. «Нация сколь героическая, столь и несчастная». Что за судьба? Всегда присоединяться к врагам России. И первыми получать по морде? Хоть в наступлении, хоть при отходе. Наполеон прикрывался ими, пока последние обозы не выбрались из города.

Всех покрошили. Винценгероде торжествовал. Его тевтонская кровь пела при виде растоптанных красно-белых флажков. Казаки разделяли это чувство, принимавшее в их груди дремучие, мстительные оттенки. Они опрокинули в улицы три вражеских полка и взяли 400 пленных.

Все бы хорошо, если бы генерал не вздумал рваться дальше. Дело Летучего отряда – наскочил, отпрыгнул. Шурка давно это знал и, положа руку на сердце, не стал бы приписывать своим лапотникам геройств. Партизан рыщет, где может, и всегда находит способ не попасть впросак. А потому нет ни тех опасностей, ни тех побед, что в реляциях. Зато «дуван» татарам на зависть.

Какой «дуван» мог быть под Петровским дворцом?[46] Огромное поле, загаженное, истоптанное и покрытое дохлыми, вспучившимися лошадьми. Даже чаявшие поживиться остатками французской роскоши крестьяне из соседних сел, и те здесь не бродили.

Но Винценгероде пробило на благородство. Слышав, будто за его голову обещана награда, он решил обменять себя на отказ Бонапарта взрывать Кремль. Что за игрушки?

Передав сопровождавшему казаку свой белый платок и, велев вздернуть его на пику, командир корпуса поехал вперед, к дворцу генерал-губернатора. За ним в качестве адъютанта последовал ротмистр Нарышкин.

– Да остановите же их! – взвыл издалека Бенкендорф.

Куда там. Казаки крутились на расстоянии, не желая рисковать понапрасну. Переняв их манеру, Шурка тоже не торопился лезть на рожон. Ему любопытен был результат миссии.

Все, как ожидалось. На аванпосту французский караульный принял Винценегроде как парламентера и предложил сесть на обрубок бревна, подождать, пока послали в Кремль за Мертье. Нарышкин притулился рядом. Тут явился пьяный гусар с саблей наголо – наши-то оружие оставили – и, слова худого не говоря, увел их в плен. За что боролись.

Шурка потряс пальцем в ухе.

– Чё делать-то?

К нему подскакал Иловайский, на котором лица не было.

– Отца нашего, дурака набитого, забрали! – Командир донцов и сам носил чин генерал-майора, но, но, но… Казаки, как ни лихи, все же сила легкая, туча грозная, но рыхлая. Эту пуховую подушку надо шпиговать драгунами, как дробью. Чтобы больно била супостата.

– Не блажи, – Бенкендорф натянул поводья. – Кто теперь по чинам старший?[47]

– Ну я же, я, тебе говорю!

– Ты и будешь. По бумагам.

– А командовать? – Одно дело поиск, другое наступление. Иловайский и раньше держался Шурки. Советовался. Посылал за подкреплением. Не считал за унижение принять приказ.

– Не бери в голову. С регулярными я справлюсь.

Хоп, хлоп – и в дамки. Счастья привалило!

Бенкендорф велел трубачу идти к неприятельским аванпостам, а сам наскоро набросал письмо на клочке бумаги: «Все генералы французской армии, пребывающие в плену, отвечают жизнью за малейшую неприятность, причиненную генералу Винценгероде и ротмистру Нарышкину».

Можно было предложить меняться, но, откровенно говоря, некому. Этот же самый аванпост за время, пока корпус собирался, строился и втягивался в разоренное предместье, исчез.

На дороге генерал-майора догнал курьер из штаба фельдмаршала и протянул пакеты. Три казачьих полка. Только разведка. Посмотреть: ушли – нет, и кто остался? Эти бы приказы, да часом раньше. Полоумному отцу-командиру…

А вот высочайшее повеление. Касается его лично. Генерал-майор Бенкендорф назначен временным комендантом Москвы до прибытия гражданских чинов и полиции. Шурка спал с лица. Вот она расплата за дерзкое письмо в Комитет министров. Он никогда не командовал гражданской частью. Море поводов вызвать недовольство. И получить взыскание…

К генералу подскакал Серж – дежурный офицер обязан знать о сути приказов. Бенкендорф огорошил друга.

– Римский папа пожаловал мне королевство в Иерусалиме. Но его еще надо завоевать. Придержи за нами литовских улан…

Бюхна развел руками.

– Откомандированы к основной армии.

Как вовремя!

Со зла генерал-майор накричал на Иловайского за любовь его донцов копаться при дороге и поскакал вперед, понимая, что от обязанностей коменданта избавляет только пуля, а ловить ее совсем не хотелось.

* * *

За две недели, прошедшие с посещения спектакля в доме Позднякова, город еще больше выгорел и осел, словно под его кожей тлела лихорадка. Изредка встречавшиеся дома походили на решето: сквозь их черные щербатые стены можно было наблюдать улицу.

У застав, отступая, застряли хвосты французских обозов, полных добра – не раненых. Последних большей частью бросили, и они, как наши всего месяц назад, вели беспорядочную, отчаянную стрельбу из окон уцелевших домов, из подвалов, из-за опрокинутых телег.

Узнав об уходе неприятеля, в город стекались толпы окрестных крестьян – рыться на пепелищах, искать годные в хозяйстве вещи. День назад целые семейства евреев осаждали французских солдат, меняя все на все. Теперь они открывали тары-бары с казаками, предлагая то же самое, но дороже.