Книга колдовства - Джеймс Риз

Но эти камни, представшие предо мной посреди бессмертной белесой плоти, вовсе не были рубинами.

Здешние стены и потолок были украшены малыми образчиками философского камня, еще не вполне совершенными, но способными принять все формы и размеры, все оттенки красного цвета. От ярко-алого до более темных, гранатовых и, конечно, рубиновых. Я знала, что lapis ex caelis довольно мягок и даже тягуч, вовсе не похож на другие камни по своим внешним свойствам. Бру разместил его бесчисленные образцы на стенах и проявил при этом незаурядное художественное воображение. Он выложил из них спирали и другие геометрические фигуры или составил из светоносной плоти, из всех этих камней, роз и кактусов — символы, знаки и печати: arbres philosophiques,[127]пентаграммы, астрономические знаки планет и зодиакальных созвездий. Здесь было даже неплохо выполненное, учитывая грубость мозаичных деталей, изображение двуполого демона Бафомета; фаллосом ему служил подрагивающий кончик крыла, а грудями — два округлых камня.

С потолка, украшенного подобным образом, свисали несколько светильников, похожих на скелеты. Их смастерили из костей, пришитых или привязанных друг к другу, так что получились фонари затейливой формы. Внутри помещались не зажженные в тот момент свечи с оплывшим воском грязно-белого цвета. Его подтеки свисали с нижней части светильников, как капли и струи белесого дождя, застывшего в падении.

В одной из стен была грубо прорублена арка, а за ней — вторая комната, отделанная точно так же. В первой на стенах и потолке не осталось ни дюйма свободного места, все они были украшены, чего нельзя было сказать о второй. В ней ужасная работа была в самом разгаре.

Стемнело. Я прошла через арку обратно, в первую комнату, а оттуда во двор. Меня бил озноб, холод пробирал до костей. Сколько времени понадобилось Бру, чтобы так украсить эти комнаты? Как давно он ждал, чтобы я забрела сюда и задумалась об этом? Оставался вопрос: «Зачем?», но уже не было смысла спрашивать: «Как?» — гвозди, пронзившие мягкие камни, говорили сами за себя. Ими были прибиты и светоносная плоть, и белые цветы. Не задавала я и вопроса: «Что это?», поскольку достаточно услышала и прочитала о камне. Еще Базиль Валентин писал о несовершенных камнях, красных и пластичных. Как раз их я и видела.

Неужели я что-то пропустила? Неужели действительно существует какой-то древний текст, предписывающий адепту создание такой комнаты? Нечто вроде храма, часовни, украшенной красно-белыми фресками, поскольку именно эти цвета символизируют иерогамию, единство противоположностей? Увы, комната стала знамением того, что мое доверие к Бру растаяло на глазах. Если я вообще когда-либо ему доверяла. У меня не возникло ни тени желания найти алхимика и расспросить обо всем. Я поступила так, как делала всегда, если хотела что-то узнать: вернулась в библиотеку, зажгла лампу и стала искать в книгах объяснение тому, что увидела. Нет, слово «увидела» слишком слабое; я вобрала, впитала в себя эти комнаты всеми органами чувств, невероятно восприимчивыми после однажды пережитой смерти.

Я целых два дня искала алхимическое объяснение таких комнат. Но ничего не нашла, кроме новых описаний камня и его многочисленных промежуточных состояний, помогающих понять, каким образом Бру сумел собрать столь щедрый урожай. Все указывало на то, что он стремится к некоему свершению. Разумеется, тексты говорили о трудностях на пути алхимика, желающего получить истинный камень, но в них говорилось и о том, насколько сложно выделить камень даже на предварительной, несовершенной стадии. Бру сумел это сделать, и не один раз. Оставалось только удивляться, каким образом. Но я знала ответ, и было бы нелепо спрашивать его самого. Простой ответ: Бру очень много работал.

Словно сорока, я устроила в библиотеке, на полу у окна, нечто вроде гнезда из старого одеяла и нескольких подушек, которые я приобрела на Калье-Меркадеро (они вскоре пропитались этим странным запахом, что царил здесь повсюду, и я знала его источник). Я забиралась туда, сложив рядом груду фолиантов, чтобы они были у меня под рукой.

«Книга о квинтэссенции».

«Послание истинным последователям Гермеса», сочинение Сьера де Сен-Дидье.[128]

И много других книг — Макара, Диоскорида, Де Виго и Галена.

Один закрытый том лежал на моей груди. Я очень устала, мне нужно было вздремнуть, прежде чем продолжить чтение. Проснувшись от тяжести книги — прошло несколько минут, а может быть, часов, — я вяло задала себе вопрос: а зачем вставать? И осталась лежать, глядя на книги, сваленные на полу. Но не те, которые я отобрала и собиралась прочесть, там были и другие. Проштудировала я их или нет, понять было трудно, ведь в библиотеке у Бру я проводила так много времени. Я читала книги без разбору, так сказать, par hasard,[129]поскольку не имела возможности выбрать область исследований самостоятельно. Сваливала тома грудами, а после никогда не пыталась каталогизировать их либо разбить на категории. Теперь мне кажется, что вследствие изменившейся перспективы, когда я посмотрела на фолианты под новым углом зрения — по-прежнему лежа на полу, свернувшись калачиком, — мне и удалось увидеть ее в самом основании штабеля книг, башни из двадцати или тридцати томов. Большая тонкая книга, переплетенная в синий сафьян. Точнее, лазурно-голубой. Ее корешок — единственный из всех, лежащих сверху, — был обращен в мою сторону, по направлению к стене, а также к окну, под которым располагалось мое «гнездышко». Теперь я увидела вызолоченные буквы, складывающиеся в слова. Точнее, имя: Аделаида Лабилль-Гиар.

Сначала я не обратила внимания на это имя. Лежала и собирала силы, чтобы встать и вернуться к тому фолианту, что успел сползти с моей груди. Но что-то внутри меня зацепилось за это имя. Я вглядывалась в позолоченные буквы снова и снова. Имя французское. Bien sur. Не из-за этого ли оно показалось мне знакомым? Мемуары какого-нибудь придворного алхимика? Едва ли, особенно если судить по размерам книги, изданной ин-фолио, то есть самого большого формата. Скорее всего, она содержит гравюры, а написанное на корешке имя принадлежит не автору текста, а художнику или граверу. А может быть, художнице…

Художница. Если бы к моим пяткам привязали горящую головню, это не заставило бы меня быстрее вскочить на ноги. Внезапно я узнала — узнала! — это имя так, словно оно было моим собственным.

Аделаида Лабилль-Гиар действительно была художницей. Более того: «божественная Адель» в свое время стала главной соперницей Себастьяны. Их имена некогда гремели, они в первую очередь приходили в голову всем придворным старой Европы, желавшим заказать портрет. Обе художницы получили доступ в Королевскую академию в один и тот же день 1783 года (при этом божественная Аделаида своим присутствием испортила Себастьяне день ее триумфа, как та записала в своей «Книге теней»). Эти дамы заставили прежних членов академии — все они были мужчинами — изменить правила приема, так что третьей художнице пришлось дожидаться звания академика очень и очень долго. (В этом, правда, Себастьяна винила Аделаиду.) Да, я, разумеется, читала о Лабилль-Гиар в книге Себастьяны, и вот теперь ее имя красовалось на корешке еще одной книги. Совпадение? Возможно. В библиотеке Бру имелось несколько монографий, посвященных скульпторам и художникам, причем все они чаще всего были связаны с алхимическими опытами. Может быть…