Она моя - Елена Тодорова

— А сейчас ты доволен? Доволен? — сдавленно вопрошаю, выдавая больше эмоций, чем хотела бы. — Мне приказано замуж за Орловского идти! Ты это понимаешь?!

— Не выйдешь ты за него, — обрубает уверенно. — Это вообще не наша стезя. Тебя проверяют.

— Опять? Сколько можно?

— Им нужно знать, готова ли ты выполнять приказы.

Мне так хочется крепко-крепко обнять его и умолять, чтобы пообещал, что не допустит этой свадьбы! Но я лежу неподвижно. Только взглядом, вероятно, выдаю себя. Потому что Тарский шумно выдыхает и сам обнимает.

— Обещаю, что вытащу тебя, — прижимается лицом к моей шее.

— Нас, — поправляю его раньше, чем удается себя остановить. Он замирает, но внимание на этом не заостряет. Телом — реагирует, а словом — никак. Чувствует, что не стоит сейчас. Я едва держусь. — Все… Отпусти, — стараюсь говорить равнодушно. Получается немного резковато. А потом, напротив, что-то внутри окончательно обрывается: — Пожалуйста… Мне правда пора ехать…

Больше Тарский меня не задерживает. Как и в прошлые разы, настаивает, что отвезет — на этом все. По дороге бережем тишину. И ухожу я тоже молча. Выскакиваю из машины, чтобы не размякнуть и вновь не выдать что-нибудь сокровенное.

* * *

Я расслабилась и потеряла бдительность. Решила, раз Тарский никаких изменений не замечает, значит, со стороны ничего и не видно. Но, едва я раздеваюсь, чтобы примерить ненавистное свадебное платье, лицо тети Люды сереет.

— Матерь божья… — уже это звучит обвинительно. Затем тон ее физиономии приобретает насыщенный пунцовый цвет, а голос и вовсе сочится ядом: — Твоя грудь! Ты же беременна!

Из ее уст это состояние равно заражению каким-то смертельно опасным вирусом. Не сразу нахожусь с достойной реакцией.

— Что вы выдумываете!

Пальцем у виска кручу — вот, что она заслужила. Мерзкая гадина всегда меня ненавидела, а с недавних пор вообще каждый раз кажется, что когтями своими акриловыми жаждет мне глаза выцарапать.

— Я тебя с маленькой знаю, столько раз обнаженной видела… Ты меня не обманешь! — трясет перед моим лицом кривым пальцем. С видимым спокойствием прикрываю грудь дурацким платьем, не позволяя ей себя рассматривать. — Орловский ждет невинную невесту, а ты… Господи, за что это нам?! — самым натуральным образом голосит на всю примерочную. — Мой бедный брат в тюрьме, дочь в могиле, я скоро без гроша останусь — последние тебе отдаю, а ты, грязная неблагодарная дрянь, нагуляла ублюдка!

Клянусь, что сдержаться после этих слов выше моих сил. Отвешиваю такую затрещину, кисть огнем обжигает, а секунды спустя тупой болью пронизывает.

— Не смей никому рассказывать, — угрожающе надвигаюсь.

Тетя Люда, пребывая в полнейшем шоке, прижимает к щеке ладонь и отступает. Вижу, как ее глаза наполняются слезами, но жалости к ней не испытываю. Настолько отрешенно себя ощущаю, еще немного, и во мне все человеческое умрет.

Пока тетка зашуганно косится на меня из угла примерочной, быстро одеваюсь и, подхватив платье, несусь к кассе.

— Уже определились? Так быстро? — изумленно таращит глаза девушка-продавец. Видимо, таких пофигистически настроенных невест ей еще не доводилось встречать. — Вы уверены? Возможно, нужно что-то подправить, ушить? Мы можем…

— Ничего не нужно, — резко перебиваю ее я. — Оформляйте.

Ухожу из салона, не дожидаясь тетю Люду. По дороге домой тревога разбивает, как ни стараюсь ее отогнать. Нельзя было соглашаться на эту затею отца. Надо было настоять, что сама справлюсь. А теперь-то что? Сомневаюсь, что тетка будет молчать. Папе так точно доложит.

Но не убивать же ее теперь?

Хотя, может, и стоило бы…

Таир

— Таир, — увидев меня, яростно выплевывает Волков. Если бы не сопровождающий конвой, наверняка бы в глотку вцепился. — Явился, мать… Я тебе, как самому себе, доверял. А ты мою дочь… — затыкается и громко крякает, когда один из милиционеров грубо сваливает его на стул. Дернув плечами, сосредотачивает на мне полный ненависти взгляд. — Сука ты легавая, — сипит, набирая полные щеки воздуха. — Как ты посмел ее тронуть?!

— Наша встреча предполагает другую тему разговора, — сухо отрезаю, не позволяя старику поднять внутри меня какие-либо эмоции. — Существует ряд документов, которые в твоих интересах подписать до суда.

— Думаешь, после того, как ты мою дочь подмял и обрюхатил, я тебе какие-то малявы подписывать стану? — рвет глотку так, что морда багровеет.

К этой информации я оказываюсь не готовым. Привычное хладнокровие вместе с духом вышибает. А сердце превращается в гранату без чеки.

Катя беременна? Беременна? Беременна?

Никак не удается разгрести все, что разбросало, и полноценно осмыслить сдетонировавшую внутри меня новость.

Почему я не заметил? Почему она сама ничего не сказала?

— Мало того, что ей жизнь поломал… Ты, блядь, меня подставил! Что я теперь Орловскому предложу? Он ждал невинную невесту, а тут товар не то что подпорчен! С червем мусорским!

На этих словах отмираю. Подозреваю, что в лице меняюсь, потому что Волков отшатывается до того, как я яростно луплю ладонью по столу.

— Пасть закрой, гнида! — буром на него иду. Хватаю за грудки и дергаю с такой силой, едва на разделяющий нас стол не затягиваю. Кровь свирепо долбит виски. В голове образуется шум. А за грудиной будто ураганный ветер срывается. Все, что взорвалось, разносит. — Если не хочешь, чтобы я тебе глотку вырвал, ни Катю, ни моего ребенка ни перед одной живой душой больше не упоминай! Даже имя ее, тварь ты конченая, всуе, блядь, не произноси!

— Это ты мне запретишь… — пытается хорохориться, будто я не вижу, как у него руки задрожали, и морда все цвета радуги «перебрала». — Мне… Мою дочь…

— Какая она тебе дочь, если ты ее, как товар, продал? — цежу, готовый придушить прямо в этой комнатушке, на глазах у правоохранителей. — Подложил под мудака этого, чтобы шкуру свою спасти. Какая дочь? Что ты за отец?! Мразь поганая.

— Орловский — хороший вариант. Я так решил… — мнет губы в попытке звучать твердо.

— Ты так решил, потому что тебе это выгодно. А о ней ты подумал, тварь ты продажная? Если сам считаешь, что действовал не только себе во благо, поднимай жопу и вали, на хрен, обратно в камеру. Я уговаривать не стану, без тебя решу все. Но, если хоть капля совести затерялась, если действительно хоть немного тепла к дочери осталось, ты, мать твою, подпишешь эти документы и не допустишь, чтобы она проходила через всю эту чернуху, — резко выдыхаю и, отбросив Волкова обратно на стул, пододвигаю папку.

Он дергано поправляет воротник рубашки и приглаживает растрепанные волосы. Смотрит на документы. Затем снова на меня. Обратно на папку. Кивает выразительно и поднимается из-за стола.