Символическая жизнь - Карл Густав Юнг

«Веди себя лучше», а просто пытался уравновесить перекошенную природу его сознательного разума, который поддерживал фикцию, что пациент – совершенный джентльмен).

Приобретенный опыт научил меня не доверять свободным ассоциациям. Я более не следовал за ними, если они уводили меня от картины сна. Я концентрировался на ней как на предмете, который бессознательное имело в виду, и начинал обхождение в «зоне» самого сна, не упуская его из поля зрения; мои действия напоминали действия человека, который берет в руки неизвестный предмет и поворачивает его до тех пор, пока не выявятся все его детали.

Однако следует ли вообще обращать внимание на сны, на эти легкие, смутные, ненадежные, изменчивые и неопределенные фантазии? Заслуживают ли они нашего внимания? Наше рациональное мышление, несомненно, ответило бы на этот вопрос отрицательно, а история толкования сновидений до Фрейда не заслуживает добрых слов; оно осуществлялось совершенно недостоверно и абсолютно «ненаучно». И все же сны являются самым обычным и наиболее доступным источником, позволяющим исследовать способности человека к формированию символов, помимо содержаний психозов, неврозов, мифов и произведений искусства. Однако последние из вышеперечисленных явлений отличаются большей сложностью; их еще труднее понять, поскольку когда речь идет об их индивидуальной природе, невозможно решиться на интерпретацию таких продуктов бессознательного без помощи автора. Сны являются наиболее доступным источником всех наших сведений о способности человека к символизации.

«Изобрести» символы невозможно; они не создаются в качестве плода сознательных усилий, поскольку в таком случае они представляли бы собой всего лишь знаки, выражение осознанных мыслей. Символы приходят к нам спонтанно, как это случается в снах, они не изобретаются, а являются нам. Они не всегда могут быть сразу поняты и требуют тщательного анализа посредством ассоциаций, однако, как я уже говорил ранее, не «свободных ассоциаций», которые, как нам известно, всегда уводят в сторону эмоций или комплексов, неосознанно владеющих нашим разумом. Чтобы попасть в их владения, мы не нуждаемся в снах. Хотя на раннем этапе развития медицинской психологии считалось, что анализ сновидений осуществляется с целью выявления комплексов, однако, как мной давно было показано, для этого достаточно провести тест на свободные ассоциации, который даст все требуемые подсказки. Но можно даже обойтись без этого теста; необходимый результат будет получен, если позволить людям достаточно долго говорить.

Несомненно, что часто сны вызываются эмоциональными расстройствами, в которые вовлечены привычные комплексы. Привычные комплексы являются чувствительными точками психики, наиболее быстро реагирующими на тревожные внешние ситуации. Однако у меня возникло подозрение, что сны могут выполнять и другую, более сложную функцию. Тот факт, что они со временем уводят обратно к комплексам, не является их особой заслугой. Если мы хотим узнать смысл сновидения, понять, каковы его специфические функции, нам не следует обращать внимание на неизбежно сопутствующий ему комплекс. Мы должны наложить ограничения на «свободные» ассоциации, предел которым кладет само сновидение. Путем свободных ассоциаций мы удаляемся от индивидуального сна и теряем его из виду. Напротив, следует сохранять близость со сном и с его индивидуальной формой. Сон сам накладывает необходимые ограничения. Он самостоятельно определяет критерии того, что к нему относится, а что уводит от него. Материал, выпадающий из рамок сна или выходящий за пределы, устанавливаемые его индивидуальной формой, вводит в заблуждение и создает только комплексы, которые, возможно, и не относятся к сну, поскольку они могут иметь самые разнообразные источники. Существует, например, бесконечное разнообразие образов, которые могут «символизировать» сексуальный акт или представлять его в аллегорической форме. Однако сон с очевидностью отдает предпочтение тому или иному способу выражения, невзирая на то обстоятельство, что сопутствующие ассоциации будут наталкивать на идею сексуального акта. Все сказанное не ново, но реальная задача заключается в том, чтобы понять, по какой причине сон выбрал свой индивидуальный способ выражения.

Для интерпретации сна должен использоваться только материал, совершенно ясно и очевидно относящийся к нему, о чем свидетельствуют присутствующие в нем образы. В то время как свободная ассоциация уводит от материала по некой зигзагообразной линии, метод, разработанный мной, больше похож на кружение, центром которого является картина сна. Я все время вращаюсь вокруг картины сна и отвергаю часто случающиеся попытки видевшего сон уйти от него. Эта постоянно присутствующая «невротическая» тенденция содержит много аспектов, однако, в сущности, она заключается в постоянном сопротивлении сознательного разума всему бессознательному и неизвестному. Мы знаем, что такое порой яростное сопротивление типично для психологии первобытного общества, которая, как правило, консервативна и демонстрирует то, что антропологи называют мизонеизмом – глубоким и суеверным страхом перед новым. Примитивные люди проявляют совершенно животные реакции на непредвиденные события. Но и «цивилизованный человек» реагирует на новые идеи зачастую так же – воздвигая психологические барьеры, дабы защитить себя от шока встречи с новым. Новым идеям не доверяют, их опасаются, с ними сражаются всеми доступными способами. Многие пионеры в философии, науке и даже в литературе были жертвами врожденного консерватизма своих современников. Психология – весьма молодая наука, и, поскольку она пытается иметь дело с бессознательным, она неизбежно встречает мизонеизм в его крайнем проявлении. А имея дело с собственными снами, легко заметить свои негативные реакции в случае необходимости признать неприятные мысли. Именно страх перед неожиданным и неизвестным заставляет людей прибегать к свободным ассоциациям как к средству, позволяющему спастись бегством. Снова и снова в своей профессиональной работе я вынужден повторять: «Вернемся к вашему сну. Что этот сон говорит?»

При желании понять сон к нему следует отнестись со всей серьезностью; необходимо также исходить из допущения, что он означает именно то, что говорит, поскольку нет видимых причин, позволяющих думать иначе. Однако кажущаяся легковесность сновидений так велика, что не только видящий сон, но и его толкователь нередко соглашаются «просто» объяснять увиденный сон; если же при этом приходится сталкиваться с трудностями, если сон «упрямится», они порой поддаются соблазну и отказываются от его интерпретации.

В обычной жизни понимание снов рассматривается как ненужное занятие. Это можно проиллюстрировать моими исследованиями первобытного племени в Восточной Африке. К моему удивлению, в результате терпеливых, настойчивых бесед с ними я убедился, что они так же, как и все, видят сны, но уверены, что их сны никакого смысла не имеют. «Сны обычного человека ничего не значат», – говорили они. Они считали, что только сны вождей и знахарей могут что-то означать; от этих людей зависит благосостояние племени, соответственно и их сны получали определенный статус. Правда, и здесь возникла трудность: вождь и знахарь заявляли, что в настоящее время у них осмысленных снов нет. Дату их утраты они относили ко времени, когда англичане пришли