Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Ли Стрит

– Откуда вам знать, Дюпен? Как вы можете с уверенностью утверждать, что давно умерший возлюбленный этой дамы действительно не ждет ее в загробной жизни?

– По, ведь я – ученый, а не досужий фантазер.

– Но все же, если миссис Фонтэн – шарлатанка, то как ей удалось вызвать у вас такую реакцию, позволив той французской леди говорить ее устами? Той леди, которая, судя по всему, говорила последнее слово перед казнью. Будь миссис Фонтэн простой мошенницей, откуда она могла узнать о вашей бабушке?

Внимательно следя за выражением лица Дюпена, я надеялся, что и мне удастся поколебать его невозмутимый скептицизм, как это случилось во время «сеанса». Но меня постигло разочарование.

– Как я, кажется, уже говорил, я не бестелесный призрак, коим вы меня отчего-то полагаете. Выяснить, что произошло с моими дедом и бабушкой, совсем несложно. А представление миссис Фонтэн лишает всякой убедительности один простой факт: если бы бабушка говорила со мной с того света, она обращалась бы ко мне по-французски, поскольку не знала по-английски ни словечка.

Я не смог удержаться от легкого укола:

– Но, возможно, в загробном мире все говорят только по-английски?

– Одно это явилось бы веской причиной отрицать его существование, – парировал Дюпен. – Но, должен признать, миссис Фонтэн все же удалось застать меня врасплох. Но позже стало совершенно ясно, что ее представление – лишь хитрый способ противодействия моему критическому взгляду. Это была лишь часть их с профессором главного замысла – заточить вас в погребе.

Должно быть, на лице моем отразилось то самое потрясение, которое я надеялся вызвать у Дюпена.

– С профессором?!

– Который, конечно же, был и тем писарем во время повешения в Ньюгейте, и тем человеком, которого я не смог догнать во время ваших чтений. Очевидно, он весьма искусен в перевоплощении.

Вызвав в памяти образы всех троих, я усомнился в правоте Дюпена.

– Но я уверен: все они были разного роста!

– Дело всего лишь в обуви. В каблуках разной высоты, – пояснил Дюпен. – Вспомните, на что были способны ваши собственные дед и бабушка.

Если мне и трудно было представить, что миссис Фонтэн – злодейка, то вообразить в роли негодяя того змееглазого человека оказалось легче легкого.

Дюпен улыбнулся при виде моего замешательства.

– Если вы все еще не уверены в том, какие отношения связывают миссис Фонтэн и так называемого «профессора», вспомните броши, которые они носят. Уверен, вы заметили необычное украшение на платье миссис Фонтэн – брошь, во всех подробностях изображающую человеческий глаз.

Я кивнул, вспомнив яростный взгляд карего глаза.

– Да. Он был совсем как живой. И производил крайне отталкивающее впечатление.

– Что неудивительно, если вспомнить глаза, послужившие художнику натурой.

– Нет-нет, Дюпен, глаза миссис Фонтэн – приятного фиалково-синего цвета. Отнюдь не карие.

– Вы не понимаете. Брошь на ее платье изображает не ее собственный глаз, а глаз ее возлюбленного. На свете есть странная традиция. Возлюбленные, которым не суждено быть вместе – по причине злой судьбы или несчастливого брака – носят такие броши как тайный знак своей любви. Свирепый карий глаз принадлежит возлюбленному миссис Фонтэн. А он, в свою очередь, носит брошь в виде фиалково-синего глаза.

Я ни за что не поверил бы в такую фантастическую историю, если бы не видел брошь, украшавшую платье миссис Фонтэн, собственными глазами.

– Профессор, он же – писарь, он же – любитель литературы… Словом, какова бы ни была его истинная природа, он носит брошь в виде глаза, приколотой к жилету. Я мельком заметил ее еще во время сеанса, когда все мы взялись за руки, но связал эти детали воедино только после вашей пропажи.

– Трудно поверить, что женщина столь высокого положения, как миссис Фонтэн, полюбит этакого низкорожденного пройдоху. Еще труднее поверить, будто она заодно с человеком, намеренным убить меня.

– По, вступаться по-рыцарски за слабый пол – прекрасная черта. А вот обожествлять слабый пол совсем ни к чему. Привлекательная внешность отнюдь не гарантирует высоких моральных принципов.

– Мне это прекрасно известно, но наверняка этот самозваный профессор манипулирует ею каким-то бесчестным образом! Она – дама замужняя, и, судя по ее одеждам, если не по месту жительства, муж ее – человек вполне обеспеченный.

– Ну конечно это не ее место жительства. Это либо дом ее возлюбленного, либо она арендует его для своей спиритической деятельности. Проводить такие сеансы в собственном жилище было бы неприемлемо – особенно если муж не осведомлен о том, что его супруга общается с духами.

В рассуждениях Дюпена наличествовала явная доля истины. Ну как я раньше мог не замечать очевидного?!

– Пока вы поправлялись, я разузнал кое-что о миссис Фонтэн. Вряд ли вас удивит тот факт, что некогда она была актрисой. Мистер Джеймс Фонтэн увидел ее на сцене и тут же попался в ее сети. После недолгих ухаживаний они поженились. Думаю, ясно, что миссис Фонтэн – или мисс Ровена Грин из Чатема, как звали ее тогда – знала нашего писаря еще до замужества, но, будучи девицей практичной, предпочла богатого мужа бедному.

– У вас она выходит уж очень расчетливой.

– Расчетливой? Еще бы! Она была средней актрисой скромных талантов, и ей представилась возможность возвыситься. Она удачно вышла замуж, но продолжала состоять в тайной связи с обнищавшим писарем, изображавшим профессора на спиритическом сеансе. Отсюда и броши, которые они носят в знак любви. Но важно другое: зачем ее любовнику понадобилось запирать вас в погребе и отчего она приняла участие в этой гнусной выходке?

– И еще – почему скелет орангутана, переодетый в мертвого человека, держал в руке письмо, написанное моей бабушкой?

– В самом деле. Видимо, ваш враг в данный момент не желал вам смерти. По его замыслу, вы должны были прочесть письмо, будучи сильно напуганным после пребывания в погребе. Я же, по логике событий, должен был спасти вас прежде, чем вы погибнете от голода и жажды. И, конечно же, я, зная адрес дома, где проходил сеанс, немедленно отправился туда, едва обнаружил, что вы не вернулись в гостиницу. Ну, а понять, где вы заперты, было нетрудно – либо на чердаке, либо в погребе.

– То есть я, как и Ринвик Уильямс в тысяча семьсот девяностом, был лишен свободы тринадцатого июня.

Дюпен кивнул.

– Да, здесь наблюдается явное соответствие. Но мы еще не раскрыли тайну стихотворения, переданного нам писарем. В чем заключалось предательство Элизабет Арнольд? Да, она скрыла, что виновна в преступлениях Монстра, но я уверен, что здесь кроется нечто большее.

При этих словах я вздрогнул. Мне представилось, как змееглазый пробирается в мою спальню, роется в моих вещах, ставит на стол бутылку коньяка… Угрожающая записка со словами «Nemo me impune lacessit»… Промозглый погреб… Холод объял мое тело, точно сковав его коркой льда.