Комсомолец. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин

истории КПСС» Могильному (не мне). Рядом с нашей компанией они не задержались, но и ушли недалеко. Девчонки заняли место около окна (в двух шагах от нас, но не с нами), взволнованно, с дрожью в голосе обсуждали грядущий экзамен. Но они замолчали, когда за моей спиной раздался голос Альбины Нежиной.

— Здравствуй, Саша.

Я обернулся. Встретился взглядом с хитро прищуренными глазами Королевы. Кивнул.

— Здравствуй, Альбина, — сказал я.

Нежина проследовала дальше в сопровождении вновь обновившегося квартета воздыхателей. Студенты посторонились, привычно уступили её маленькому отряду место около окна — ближайшего к двери аудитории. Я проводил взглядом стройную фигуру Королевы, почувствовал на себе удивлённые взгляды одногруппников. Заметил, как побелел кончик носа у Светы Пимочкиной. Комсорг смотрела на Нежину злобно, едва ли не с ненавистью. Потом всё же осмелилась открыто взглянуть и на меня — впервые с того дня, когда выбежала из моей комнаты в слезах. Сделал вид, что не заметил этого.

— Нет, вы тоже слышали? — сказал Могильный. — Она поздоровалась с Сашком? Или мне показалось?

Посмотрел он не на меня — на Славку.

Тот пожал плечами.

— Эээ… что это было, Санёк? — спросил Аверин. — Вы с Королевой помирились?

«Сам бы хотел понять», — подумал я.

Но вслух сказал:

— Мы с ней и не ссорились.

* * *

На экзамен я пошёл в первой пятёрке — по уже сложившейся традиции. Никто не попытался занять моё место: ждали, что уже через десяток минут выслушают мои впечатления о сданном экзамене и экзаменаторах. Не сомневался, что получу «отлично». Преподаватель тоже был уверен, что поставит мне пятёрку. Но всё же он позволил мне выбрать билет. И тут же приготовился слушать мой ответ (неужто уже знал, что я не брал время для подготовки и на трёх предыдущих экзаменах?). Не стал его разочаровывать. Вдохнул полной грудью. Устремил взгляд на вождя революции, что лукаво посматривал на меня с портрета над преподавательским столом.

Все те часы, что я нагонял сон чтением «Лекций» не прошли даром. Хотя я и не подозревал, что заучил предмет настолько хорошо: ответы на вопросы отскакивали от моих зубов — с дословными цитатами партийных руководителей. Доцент, похоже, не представлял, что к подготовке к экзамену по его предмету кто-либо отнесётся так серьёзно — внимал мне, приоткрыв рот (с похожим восторгом на меня раньше смотрела лишь Света Пимочкина). Я говорил бойко. Мне не приходилось ни задумываться, ни вспоминать. Слова лились легко, будто я не отвечал экзамен, а зачитывал хорошо заученную речь перед избирателями.

Я рассказывал об истории Коммунистической партии, а думал об Альбине Нежиной. Точнее, пытался понять, почему вдруг изменилось её поведение. А главное — что значили произошедшие в поведении Королевы изменения для меня. Пытался понять: стали эти изменения следствием моих действий, или же произошло нечто, о чём мне пока только предстояло узнать. Не очень к месту ввернул в свой экзаменационный ответ длинную цитату из речи Брежнева, зачитанной Леонидом Ильичом на прошлом съезде партии (видел её первого января на клочке газеты «Правда»). Воскресил в памяти обтянутые тканью ягодицы Королевы…

* * *

— … Нельзя научиться решать свои задачи новыми приёмами сегодня, если нам вчерашний опыт не открыл глаза на неправильность старых приёмов, — закончил я выступление всплывшей в памяти фразой Владимира Ильича Ленина.

Умолк. Тишину аудитории нарушали лишь доносившиеся из коридора голоса студентов и проникавший через форточку шум улицы. Я откашлялся, вопросительно приподнял брови — намекнул доценту, что «кино закончилось». Услышал за спиной недовольное ворчание студентов (уловил в их голосах нотки зависти). Преподаватель вышел из оцепенения, провёл рукой по глазам (мне почудилось, что он смахнул слёзы). А потом зааплодировал — каждый его удар походил на взрыв петарды: доцент выплеснул через рукоплескание накопившиеся за время моего выступления эмоции.

Я видел, что преподаватель попытался заговорить, но (из-за переполнивших его чувств?) не смог выдавить ни слова. Мой взгляд скользнул по его лицу, пробежался по залысинам вождя на портрете, добрался до циферблата часов. «Сорок семь минут! — удивился я. — Вот это я разошёлся!» Фантазировал на тему отношений с Нежиной три четверти часа. «Тебе пора завести женщину, Димочка, — подумал я. — Не обязательно комсомолку. Сгодится и коммунистка». Наблюдал за тем, как доцент всё так же молча протянул руку к моей зачётке, написал в ней «отлично», поставил размашистую подпись.

«А вот и повышенная стипендия, — мысленно отметил я. — Поздравляю тебя… студент Усик».

* * *

В прошлой жизни я ни одну сессию не закрыл на «отлично». Да и без троек закончил только первый курс. Потому что со второго года обучения в институте навалились заботы о хлебе насущном. Родителям месяцами не платили зарплату — они не могли финансировать все мои «хочу». А мои запросы росли день ото дня. Гулянки, девочки — всё это требовало немалых финансовых затрат. Приходилось крутиться-вертеться. Учёбе уделял ровно столько времени, чтобы не выперли из института. Статус отличника теперь стал для меня новшеством. В прошлом я никогда не считал себя «ботаником». Хотя и не появлялся в списках на отчисление.

Стипендии отличника и троечника в девяностых годах отличались (будут отличаться?) незначительно. Что той, что другой не хватало и на дневную норму продуктов. Прожить на стипендию не представлялось возможным. Да и высшее образование тогда ценилось всё меньше. Потому я не видел смысла стремиться к получению красного диплома. Готовился лишь к «главным» экзаменам — тем, из-за не сдачи которых мог попрощаться со студенческим билетом. Но их всегда сдавал на «отлично» (раз уж готовился к ним). По остальным предметам получал («автоматом» или при помощи наглости) тройки — как говорится: на халяву и уксус сладкий.

Я не бросил в прошлом учёбу лишь потому, что видел на примере приятелей отца, какие возможности может дать хорошая должность на предприятии. И ещё на первом курсе поставил себе цель «забраться повыше». В этой же, новой жизни, я долгоиграющих целей перед собой ещё не ставил. Учёба пока была для меня лишь способом заработка. Потому что стипендия была сравнима с зарплатами на предприятиях. А работка не пыльная — ходи себе на лекции, да почитывай конспекты. До двадцать пятого января я не заморачивался с иными целями, кроме спасения Пимочкиной. Лишь подготовил для них почву в виде повышенной стипендии.

* * *

Из нашей группы закончили с одними лишь «отлично»