Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

В конце своего письма Штиф упоминает, что он встречал генерала Бласковица, который «излил мне душу и рассказал о своих бедах и тревогах». Но кажется маловероятным, чтобы на этом этапе Бласковиц открыто обвинял Гитлера в преступлениях, которые совершались в Польше на глазах генерала. Скорее, он двигался в своих рассуждениях в том же направлении, что и генерал Бек до него. Во всяком случае, вначале им обоим — и Беку, и Бласковицу — было легче, дабы избежать жгучих угрызений совести, вести себя так, словно вина за все зверства лежала на СС и партийных фанатиках, а не на главе государства. Даже если в глубине души они понимали, что это не так.

Всю осень 1939 года Бласковиц собирал доказательства преступлений, которые совершали СС на территории Польши, и наконец 16 ноября он представил докладную записку главнокомандующему сухопутными войсками Браухичу. Этот документ затем попал к военному адъютанту Гитлера, майору Герхарду Энгелю, который показал его Гитлеру. Копий докладной записки Бласковица не сохранилось, но известна реакция Гитлера, так как Энгель описал его ответ. «Сначала он воспринял эту записку спокойно, но потом разозлился и стал обвинять руководство армии в „инфантильности“. Невозможно вести войну методами Армии спасения. Его долго скрываемая антипатия нашла свое подтверждение. Он никогда не доверял генералу Бласковицу. Он, Гитлер, был против его назначения командующим армией и считает, что будет правильным снять его как несоответствующего занимаемой должности»‹17›.

И все же Бласковица не отстранили от командования. Гальдер и Браухич просто проигнорировали точку зрения Гитлера. Бласковиц смог остаться на своем посту в Польше, невзирая на резкую критику со стороны человека, который являлся не только главой государства, но и главнокомандующим вооруженными силами Германии. Перед самой войной Гитлер еще не смог добиться такого контроля над назначениями в армии, какого добился Сталин.

Докладная записка Бласковица появилась в самый сложный период во взаимоотношениях Гитлера с его генералами. Разногласия возникли в ходе совещания, которое Гитлер проводил со старшими офицерами около трех месяцев назад, 27 сентября 1939 года. Это была столь же значительная встреча, как и та, что проходила в ноябре 1937 года, когда Гитлер объявил, что война неизбежна. Потому что на сей раз Гитлер заявил, что хочет получить «конкретные планы»‹18› нападения на Францию. Эта новость ошеломила командование. Всего несколько недель назад они надеялись, что Великобритания и Франция останутся далеко в стороне от военного конфликта, и все еще опасались нападения с запада. В тот момент Германия была крайне уязвима, учитывая, что большая часть немецких вооруженных сил по-прежнему находилась в Восточной Европе. А теперь вместо того, чтобы провести перегруппировку войск, а потом добиться какого-то мирного урегулирования с Великобританией и Францией, Гитлер говорит им, что они должны в кратчайшие сроки подготовиться к вторжению во Францию.

Сегодня трудно себе представить, какой дикой, должно быть, показалась генералам эта идея Гитлера. Поскольку мы знаем результат — ошеломляющую победу Германии весной 1940 года, — появилась тенденция читать историю задом наперед и думать, что в то время были какие-то причины считать оккупацию Франции разумным решением для Германии. Но она не казалась разумным решением. У французов и англичан не просто было больше танков, чем у Германии, их танки были лучше. Французский танк Char B1 с 75 мм пушкой и 60 мм броней превосходил любую боевую технику, которой обладала немецкая армия на тот момент. Вдобавок, как говорит профессор Адам Туз, внимательное изучение германской военной программы того времени показывает, что представления Гитлера были все еще чрезвычайно старомодными. «Если мы внимательно рассмотрим первые месяцы войны, то заметим удивительную вещь: программы, которым Гитлер отдавал приоритетное значение в начале войны, фактически предполагали не быстрое наращивание производства танков, а производство огромного количества боеприпасов, чтобы избежать перебоев в снабжении боеприпасами — что послужило причиной срыва немецкого наступления осенью 1914 года. То есть он, как пехотинец времен Первой мировой, хорошо помнит перебои в поставках боеприпасов, которые якобы тормозили германскую армию на первом этапе Первой мировой войны. И вот теперь, в декабре 1939 года, фюрер ставит задачу не наращивать производство танков, а утроить выпуск боеприпасов в ближайшие шесть месяцев. Значит, даже в тот момент война, которую рисовал в своем воображении Гитлер, — это „долгая и жестокая битва за каждую пядь земли“ до самого Ла-Манша»‹19›.

Поэтому генералы германского Генерального штаба, почти каждый из которых уже имел печальный опыт «долгих и жестоких боев за каждую пядь земли до Ла-Манша», просто поверить не могли, что Гитлер всерьез рассматривает стремительный захват Франции. Высшие армейские чины между собой соглашались, что это просто невозможно — самый ранний срок, когда, по их оценкам, такая операция возможна, — 1942 год‹20›.

В этом их мнение полностью совпадало с мнением их противников. Французы, в частности, были абсолютно уверены в победе над немцами, некоторые даже полагали, что нацистский режим скоро рухнет и не потребуется никакого вмешательства извне. В одном из докладов военной разведки того времени эксперты Deuxième Bureau (французская внешняя военная разведка) утверждали: «По данным из надежных источников, гитлеровский режим продержится у власти до весны 1940 года, а потом сменится коммунистическим»‹21›.

Кризис еще больше углубился, когда Гитлер, взбешенный отсутствием энтузиазма у своих генералов по поводу нападения на Францию, 10 октября снова обратился к ним с пламенной речью. Точно так же, как на печально известном собрании в ноябре 1937 года, он читал с листа заранее заготовленный текст. И снова продемонстрировал выдающийся стиль руководства: он заранее и абсолютно единолично решил, что лучше для Германии, а роль генералов сводилась лишь к тому, чтобы выполнять его решения. Причем он не проводил никаких предварительных консультаций с военными специалистами, не осуществлял никакого логического анализа, чтобы убедиться, что его цель вообще достижима.

В каком-то отношении такой стиль работы был эффективен. Каждый сразу видел, что фюрер свято верит в свою «гениальность», что он уникальный в своем роде харизматичный лидер, которому не нужны чужие советы. Это лишало уверенности его оппонентов — им приходилось постоянно реагировать на его высказывания, вместо того чтобы участвовать в принятии политических решений. Однако это было довольно рискованно. На этом этапе войны для контроля над Генеральным штабом Гитлер в значительной степени полагался на свою силу убеждения. Но если он не мог убедить аудиторию в своей правоте, то испытывал трудности, с которыми другой, менее харизматичный диктатор никогда не столкнулся бы.

Теперь, когда Гитлер не сумел убедить своих генералов в целесообразности нападения на Францию, он столкнулся с растущей оппозицией. Понять умонастроения генерала Гальдера можно по записи в его дневнике от 14 октября 1939 года. После встречи с Браухичем он пишет: «…есть три пути: нападать, ждать и менять»‹22›. Под «менять» Гальдер и Браухич подразумевают смену руководства — смещение, если не полное устранение, Адольфа Гитлера. Прецедент подобного рода имел место совсем недавно. Во время Первой мировой войны два высших чина германской армии — Людендорф и Гиндербург — взяли в свои руки контроль над всеми стратегическими решениями, оставив кайзера Вильгельма II на периферии власти. И потом был еще один генерал — Вильгельм Гренер, который сообщил кайзеру в ноябре 1918 года, что тот должен отречься. Но Гальдер и Браухич также осознавали, что ни один из имеющихся трех вариантов не идеален — особенно вариант со «сменой», поскольку «это вариант в высшей степени негативный и он ставит нас под удар»‹23›.