Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов

дорога пошла в гору, чередуя уступы с подъёмами, так что по бокам и позади то и дело стали открываться чарующие виды. На вершине очередного подъёма Тарарам встал и заглушил двигатель. «Мазда» остановилась рядом. Вышли из машин, чтобы насладиться. Расстеленные до горизонта холмистые дали были подёрнуты лёгкой белёсой дымкой, ложбины и глухие балки, заросшие тёмным дремучим ельником, перемежались весёлым разнотравьем лугов с пасущимися на них аистами, меж лугами текла светлая, ключами напоенная речка, там и сям по краю леса виднелись жёлтые полоски овсов – егеря охотхозяйств позаботились о медведях и кабаньих выводках. Не Швейцария – Россия, умиротворённая, родная. И вдруг – среди ясного неба гром. Невидимый самолёт прошёл звуковой барьер. Настя даже присела. Взвились с луга аисты. И следом – снова гром. Такой, что содрогнулись ели.

До Локотско ехали уже без остановок. На перекрестье двух деревенских улиц громоздились несколько старых каменных, белённых мелом домов. В одном – магазин, в другом – чёрт знает что и, кажется, ещё один магазин, в третьем, с «бычком» у крыльца и флагом на крыше, рулила волостная власть, а в четвёртом – чудно́е дело – дремала на стеллажах, видимых за коваными решётками окон, библиотека. Все прочие строения вокруг были исполнены в сером кругляке, местами обитом вагонкой, и огорожены заборами. Вид у деревни был исторический, ветхий, но живой – по улицам брели бабы с детьми, а у магазинов стояло по паре машин и делились новостями люди. Проехавших мимо них «японцев» сельчане проводили долгим изучающим взглядом.

Дело шло к вечеру – пора было искать место для стойбища.

За живописными, расползшимися, как Рим, по нескольким холмам Еваничами дорога как-то сразу испортилась, превратившись из грейдерной грунтовки в разбитый глинистый просёлок. Катенька слегка занервничала. Миновав замешенную в грязевую кашу коровьим стадом лужу, разлившуюся над уложенным в бетонную трубу ручьём, Тарарам увидел справа озеро и прибрежный луг, осадил машину и вышел на разведку. Егор и девицы отправились следом. Место было нехорошее – луг тоже оказался истоптан копытами, бугрист и вдобавок щедро унавожен лепёшками. Ко всему на путников сразу набросились прикормленные слепни.

Проехали дальше, в заросшие лозняком и чахлыми деревцами поля. Взобрались на холм, увенчанный парой огромных косматых вётел и живописными руинами в виде трёх полуосыпавшихся, затянутых быльём стен старинного красного кирпича. С холма снова увидели то же самое озеро. Здесь берег выглядел довольно приветливо и вполне доступно – к нему вела отворачивающая с просёлка едва заметная в траве полевая дорога. Осмотревшись, решили разбить лагерь тут.

Пока Тарарам с Егором ставили палатки и надували матрасы, Настя с Катенькой отправились за хворостом. Возле красных развалин нашли большой, каменный, крепко вросший в землю жёрнов. Девицы крикнули – позвали подивиться. Хорошая вещь, надёжная, такую можно передавать по наследству. Бывалый Тарарам предложил перетащить жёрнов к лагерю, отмыть и устроить на нём разделочный стол. Сбегал за сапёрной лопаткой к машине, и минут через пятнадцать они с Егором, запыхавшись, прикатили жёрнов к старому кострищу у берега. Егор хромал – по пути глыба отдавила ему ногу.

Пока возились – купались, ломали хворост, разводили костёр, – по просёлку туда и обратно проехал всего один нервный, баклажанового цвета «бычок», похожий на того, что стоял в Локотско у волостной управы. За день пути все понемногу устали, но усталость не давила, а была мягкой и приятной. Тревога ушла, вытесненная до поры из окрестного пространства безмятежностью и тишиной. Вокруг разливалось ничем не омрачённое спокойствие – такое благостное, что девицам даже не досталось за раскладной столик. Небо на востоке потемнело, сделавшись густо-лиловым и бархатным; солнце наполовину скрылось за горизонтом, красиво высветив вдалеке, на западе, на фоне золотистой закатной полоски контуры разбросанных по холмам еваничевских изб. Рядом с одним из домов на высокой жердине зажёгся фонарь. Как-то разом обнаглели комары.

Ужинали просто, без затей – наре́зали огурцы, помидоры, хлеб, поджарили на углях в решётке дюжину охотничьих колбасок, открыли бутылку водки, вскипятили в подвешенном к треноге закоптелом чайнике воду, чтобы было чем залить в кружках пакетики с трухой «Ахмад».

В палатке, как с ним уже не раз бывало, в голову Егору явилась посторонняя, никак, казалось бы, не вытекающая из ситуации мысль: «Человек – гений самообольщения. Взять хотя бы старость. Со временем жизненные силы оставляют нас, а нам мнится, что мы похвально одолеваем пороки».

Ночью Роме в полузабытьи, между сном и явью, пришли яркие видения – чередой чётких, замирающих картинок его озаряли последние истины, чарующие откровения абсолютного знания. На миг мир, часть за частью, во всём многообразии слагающих его деталей делался совершенно понятным, прозрачным, ясным. Но следом шло затемнение – всё вроде бы оставалось прежним, однако внутренний свет вещей меркнул, вновь уходил вглубь. Прозрачная природа частностей опять ускользала от понимания, отсекалась, затягивалась роговеющим покровом, и смысл устройства в целом распадался. Ещё мгновение назад столь очевидные, прозрения истаивали, оставляя за собой лишь смутные, но тоже стремящиеся к исчезновению воспоминания о том, что они, прозрения, были, – истаивали, завещая недолгий покой от сознания того, что вообще-то мир в основе своей был некогда устроен просто, надёжно и верно.

3

Первым из палатки вылез Егор. Утро встретило его хмурым небом, сеявшим в дольний мир мелкий дождик. Некоторое время Егор изучал придавленную жёрновом ступню – та распухла и болела, но ходить было можно. Ничего – пройдёт, слава богу.

По серой ряби озера скользили два лебедя. Минут пять, прежде чем отправиться на берег умываться и чистить зубы, Егор наблюдал за птицами – дел у них на озере явно не было, плавали просто так, для красоты.

Когда Егор запалил костёр из предусмотрительно спрятанного под «самурайку» и потому сухого хвороста, вжикнула застёжка-молния, и из второй палатки выбрался Тарарам. Небеса оскудели и пустили в дело своё самое мелкое сито – водяную пелену уже нельзя было назвать дождём, мельчайшие капли висели и качались в воздухе, как пыль в комнате, выхваченная ударившим из-за шторы лучом света. Ожидая, когда заворчит вода в чайнике, созерцали лебедей вместе, пока птицы, отыграв номер, не скрылись за поросшим камышом островком.

Понемногу разветрилось, и небесные мётлы разогнали пелену. Выглянуло утреннее солнце, уже не робкое, а набравшее силу, жгучее, царственное. Трава, натянутые в траве паутинки и тенты палаток, обсыпанные мелкими каплями, заискрились, и ткань начала на глазах просыхать, покрываясь, совсем как жестяные крыши за Настиным окном, светлыми, с размытыми контурами, пятнами. Тут, словно сговорившись, вылезли на свет девицы. Осмотрелись (Катенька бросила сокрушённый