Новый год со спецэффектами - Валентина Андреева

Колдунье совет не понравился. Она резко тряхнула кудельками и подняла вверх оскаленную физиономию. На меня со злостью смотрело молодое и злое лицо Катерины. И оно совершенно не вязалось со старым высохшим телом. Но только я собралась ей об этом сказать, как колдунья поменяла обличье. Теперь вместо Катерины мне заговорщицки подмигивала Василиса Михайловна, фарфоровый бокал в ее руках удивительным образом трансформировался в кухонный нож. С нарастающим ужасом я ощутила, что мне нечем дышать. Такое впечатление, что придавило гранитным камушком. И вдруг поняла, что сплю. Радости не было предела, вот только тяжесть по-прежнему не отпускала. И тогда я, как на дороге, попробовала дышать урывками – этакими маленькими глоточками воздуха. Стараясь экономить силы, тихонько подняла руки, чтобы скинуть с себя камень. Он оказался мягким и пушистым, а главное – разговорчивым. Замурлыкал и заурчал так, что я сразу распахнула глаза. В комнате горел ночник. На груди у меня лежал Бармалей и довольно потягивался.

Я долго приходила в себя, пытаясь сбросить сонное наваждение. Полная бессмыслица! Отголосок прошлых кошмаров. Хотя тема ужина, пожалуй, актуальна. Надеюсь, он еще не кончился. Вот было бы замечательно прибыть к остальным на кровати. Спецтранспорт!

Котяра неожиданно легко согласился спрыгнуть на пол. Наверное, все когти уже об меня обломал. Рядом в кровати кто-то завозился. Я мигом закрыла глаза, решив, что еще не проснулась. Проверять на ощупь не стала, а вдруг там бабка Варвара? На самом деле ее, конечно, нет, но если это сон…

– Мяу… – донеслось откуда-то, а следом послышалось шарканье когтей о деревянную дверь. Значит, не все обломал.

– Иришка, выпусти кота, – сонным Димкиным голосом проронила бабка Варвара. Опять сменила имидж.

– Запросто, – согласилась я, осторожно приоткрыв один глаз.

В свете ночника не узнать родного супруга по макушке, торчавшей из-под одеяла, было невозможно. Успокоенная, я нашарила ногой тапочки и поплелась к двери, начиная осознавать, что к ужину явно опоздала, а, значит, не смогу переговорить с Карлом Ивановичем наедине. Может, удастся тихонько его разбудить? А если не удастся? Остается одно – караулить момент его выхода из комнаты. Если он, конечно, встает по ночам. Ничего страшного, прилягу в холле. Гораздо страшнее то, что не могу все обсудить с Натальей. Это не моя тайна, хотя подруга вполне способна хранить чужие секреты. Лучше любого современного сейфа. С другой стороны, почему бы в таком случае и не обсудить?

Положительный ответ на этот вопрос материализовался в воздухе, едва я вышла на лестницу. Внизу во всю силу пяти рожков светила люстра и до ушей отчетливо долетал знакомый голос подруги. Она учила Карла Ивановича жить. Мое появление встретили с одобрением. Наталье не хотелось всю ночь дежурить в холле одной. План размещения в комнате супругов Ефимовых был сорван Дмитрием Николаевичем, заявившим, что не будет спать на коврике перед кроватью жены из-за суеверных бредней, которыми напичкана голова Наташки. Машуня отправилась к матери, у которой резко повысилось давление, а вариант ночевки в одной кровати с Карлом Ивановичем подруга даже не рассматривала. Зато его присутствие в холле выглядело абсолютно невинным и являлось своего рода гарантией спокойствия.

Карл Иванович очень обрадовался возможности сдать пост участника ночных посиделок. Ему хотелось спать. Но отпустить его я не имела права. А Наталью, отпускай не отпускай, все равно не уйдет. Решив, что это повеление свыше, я попросила Карла Ивановича немного задержаться. Он сразу же сослался на плохое самочувствие и необходимость как следует выспаться. Встать я ему не позволила, несмотря на укоризненные стрелы взглядов, которые метала в меня подруга. Ясное дело – со мной ей куда лучше, чем с папой Карло.

– Василиса Михайловна виновна в гибели своей закадычной подруги и первой жены отца Рената, – отчеканила я и пошла к свободному креслу, совсем не беспокоясь о том, что Карл Иванович ссылался на плохое самочувствие. Шоковая терапия. Когда-то этот метод был опробирован на всех россиянах. Правда, по другому поводу. Значительно большая часть россиян все-таки выжила.

Мой выпад удался на славу. Карлу Ивановичу похужело до такой степени, что он откинулся на диван, зато отказался от мыслей его покинуть. Я ждала от него вопросов, но он молчал, а главное, даже не смотрел в мою сторону. Прежде чем продолжить, я немного поколебалась. Продолжение вышло не таким уверенным, как начало, но все-таки:

– Она же виновна в гибели отца Рената. А вы виновны в смерти бабушки Варвары – местной колдуньи или ведьмы, не знаю точно, в каком она была звании.

Карл Иванович оторвал стеклянный взгляд от какой-то точки на противоположной стене, посмотрел на свои руки и принялся массировать пальцы. Наташка, безуспешно искавшая основания для моих высказываний, встревожилась:

– Ирина, прекрати! Видишь, Карл Иванович дает понять, что твоя песенка спета.

Я упрямо мотнула головой, отбиваясь от Наташкиных слов, и подруга решила идти ва-банк:

– Эту песню не задушишь, не убьешь, Карл Иванович! Нас двое… трое, не считая собаки. Вы – один. В крайнем случае – два. Мария не на вашей стороне.

– Пальцы ломит, – глухо проронил Карл Иванович. – Наверное, артрит. Старость пришла. Как-то очень быстро пролетела жизнь… – И без всякого перехода заявил: – Так, говорите, венок был не от Машеньки?…

– Нам нет смысла вас дурачить, да вы скоро и сами догадаетесь, чьи не очень умелые руки его слепили.

– Я плохой догадчик… Только Машеньке ничего не говорите. Хотя люди склонны к предательству. Думал, ни одна живая душа не знает. В том числе и Васенька.

Карл Иванович углубился в воспоминания.

Он гнал машину, не разбирая дороги. Будь проклят тот день, когда Васенька его уговорила приобрести эту дачу! В окна летели ошметки жидкой грязи. Лужи воды в канавах были не прочь повеселиться. Подпрыгнув на очередном ухабе, Карл ударился головой о крышу машины. Резкая боль дала о себе знать через несколько секунд. Он успел притормозить и болезненно сморщился. Ожесточенно потирая ушибленное место, подумал, что эта боль слишком легка. Ей не заглушить душевную, от которой хотелось кричать во все горло. Так, чтобы осыпались с деревьев последние листья. Мешали спазмы в горле – вестники подкатывающих рыданий. Во всем виноват он сам и не имеет права на слезы. Да их и не было. Сами рыдания больше походили на рычание зверя. Смертельно раненого зверя…

Он с силой ударил кулаком по рулю, машина испуганно просигналила «SOS!», и этот сигнал был настолько чуждым в тишине печального, замерзающего на осеннем холоде леса, что Карл невольно сжался в комок. Кому он нужен здесь со своим горем? Лешке было не легче… Но сознание тут же отмело это сравнение. Нет! Лешке было легче. Он потерял только жену. Пусть даже очень любимую. А недавно погиб сам. Это не так страшно, как терять дочь – счастье всей жизни Карла. Маленький, тепленький комочек, который ему выдали в роддоме со словами: «Не бойтесь, не бойтесь, папаша!», со временем превратился в очаровательную девчушку, ради которой он был готов свернуть горы. И вот теперь не может спасти ее от смерти. Ее и Васеньку. Впервые он бессилен.