Поцелуй меня крепче - Надежда Черкасова

– Ну ты, брат Петр, и брехать горазд! Прямо так и плюнул?!

– Да врет он все, померещилось ему. Небось, колоду какую за настоящего медведя принял?

– Колоду можно принять за медведя, но медведя за колоду – никогда, – рассудительно сказал батюшка. – Можно также принять пеньки, поваленные стволы, холмики за животных, но самый слепой никогда не спутает медведя с пеньками.

– Да я настоящего медведя видел, а не колоду, – возмутился Петр. – Как гора трехметровая. Или четырех. И башка большая, словно десятиведерная бочка. Разве такие колоды бывают?

– Все равно врешь. Не могут медведи плеваться, они же не верблюды.

– А ты видел? Нет! А я видел!

– Это тебе только показалось, что он с досады плюнул.

– Может, и показалось, – согласился наконец Петр. – А вот медведь был самый что ни есть настоящий. Вот ведь как бывает: боялся-боялся медведя, а выходит – напрасно, он и сам ко мне с опаской отнесся. Ему-то, оказывается, тоже не нужны лишние проблемы.

– А что ж ты не стрелял-то?!

– Верите, братья, от страха даже не вспомнил, что у меня ружье в руках, а не палка.

– Это тебе очень повезло, что ты жив остался. Считай, что заново на свет народился.

– Говорят, что, если при встрече со зверьем швырять в их морды зажженными спичками, они в панике убегают, – принялись рассуждать монахи, перебивая друг друга. – От медведя верный способ – глядеть ему прямо в глаза, тогда он непременно струсит. А уж на крайний случай, если все же набросится, то нужно притвориться мертвым. Он мертвого не трогает.

– Брехня все это! Ему просто какой-то добрый медведь попался, потому и остался цел. А на будущее – не ходи больше в лес один, потому как береженого и Бог бережет. Пойдем, страдалец, голодный небось, да и поспать тебе не мешает: глаза красные от бессонницы. Слава богу, хоть живой остался!

И все разошлись по избам, но еще долго не могли успокоиться от происшедшего. Петру и верили, и не верили, так как никто не знал – да и вряд ли когда-нибудь узнает – о том, что на самом деле произошло там, в тайге…

Однако история на этом счастливом послесловии не закончилась. Встреча с медведем не прошла для Петра бесследно и так повлияла на его рассудок, что у него появилась сумасшедшая идея-фикс: встретиться с медведем вновь и уже второй раз не испугаться, а самому напасть и сразиться с ним один на один.

Никому он об этом не рассказал, замкнулся, обдумывая план охоты на могучего зверя. Ничто теперь не могло его остановить. Петр уже не мог сосредоточиться на молитве, когда стоял на коленях в церкви перед образами, думал лишь о встрече с медведем, испытывая необъяснимое воодушевление от одной только мысли, что в следующий раз непременно окажется победителем. Во что бы то ни стало он хотел доказать всем, что не трус, так как ему чудилось, что после этой истории с медведем на него смотрят с усмешкой: мол, испугался медведя, который сам его испугался.

Скрытые желания придавали сил, возбуждали в молодом монахе желание бродить по глухой тайге в поисках удовлетворения тщеславия, совершая многокилометровые переходы. Он готов был не спать сутками, ночевать у костра, и даже снежные заносы не могли остановить его от задуманного. Петр неистово верил в победу, победу над своими страхами, победу над зверем. Никогда еще ему так не хотелось стать победителем, как теперь, когда появился серьезный шанс заявить о себе как о хозяине собственной жизни. Поэтому без медвежьей шкуры он в скит не вернется. Петр даже не подозревал, насколько пророческими окажутся его тайные желания.

В один из дней он снова исчез, прихватив с собой ружье-двустволку. И опять обитатели скита снарядились на его поиски. Однако никто уже не был уверен в том, что на этот раз Петру так же повезет и он останется жив.

Он уже далеко отошел от скита, и с каждым последующим шагом уверенность в правильности действий куда-то улетучивалась, оставляя вместо себя осознание не только умом, но и телом вероятной возможности умереть. Умереть неожиданно, внезапно, как встречает смерть любое живое существо.

Петр остановился и огляделся. Зачем он здесь? Как он мог поддаться искушению призрачной славой? Как мог забыть о своем высоком предназначении служению Богу? И он вспомнил слова блаженного Диадоха: «Боголюбивой душе, исполненной чувства Божия, свойственно искать единой славы Божией, относительно же себя – услаждаться смирением. Потому что Богу, ради Его величия, подобает слава, а человеку же – смирение»!

Не сама ли нечистая сила, узрев в нем нетвердость в вере, встретилась ему на пути в виде медведя? Петр совсем растерялся от такой неожиданной и ужасающей мысли.

Вдруг за спиной послышались шаги. Петра охватил дикий страх, и он, не разбирая дороги, ринулся вперед, продираясь сквозь кустарники и перепрыгивая через буреломы. Мир вокруг него вмиг ощетинился угрозой. Петр бежал, и ветки под ногами громко хрустели, раскалывая тишину тайги, распространяя шум на километры вокруг. Двустволка, слывшая среди охотников как «ружье-мечта», сейчас только мешала, колотя его прикладом по боку, то и дело съезжая с плеча.

Спотыкаясь и падая, утопая по икры в снегу, обессиленный и трясущийся от страха, он, наконец, остановился и упал на колени, так как ноги его не держали. Кругом стояла мертвая тишина, но перевозбужденное воображение проецировало в мозгу какие-то шорохи за спиной, которые мгновенно смолкали, стоило ему застыть на месте и начать прислушиваться.

И тут прямо перед собой он увидел сизую струйку пара и понял: это берлога. Ему казалось, что он перестал дышать. Петр боялся пошевелиться, чтобы случайно не привлечь внимание хозяина логова, уповая на то, что каким-то невообразимым и чудодейственным способом все же удастся убраться отсюда незамеченным и неуслышанным. Но надежды его оказались напрасными.

Внезапно из черноты дыры появилась огромная головища медведя и рявкнула так, что у Петра внутри похолодело. Он попятился назад и, зацепившись за ветку, упал и кубарем скатился с горки, не выпуская ружья из рук. С ужасом увидел, как медведь, грозно рыча, направляется к нему.

Петр чудом успел взвести курки и нажать поочередно на спусковые крючки, но… выстрелов не последовало. Последнее, что он увидел, перед тем как ощутить чудовищную боль и тут же умереть, – склонившуюся над ним громадную медвежью башку и пузырящуюся пеной зубастую пасть с саблевидными клыками, впивающуюся ему в голову. Он дернулся и застыл, навсегда расставшись с нелепыми страхами, а вместе с ними и с жизнью, такой бестолковой и никчемной, приведшей к глупой и бессмысленной смерти.

Разъяренный медведь мгновенно убил человека, сломал, смял его. Он рвал безвольное тело когтями, зубами, словно тряпичную куклу, таская его по белому чистому ковру, покрывающему промерзшую землю, и заливая снег кровью. Сотрясаясь от злобного рычания, он то отступал, то вновь яростно кидался на растерзанное тело, словно безжалостный демон возмездия и гнева, взбесившийся злобный дух беспощадной ярости и мести. От человека, еще совсем недавно живого, двигающегося, думающего, осталось лишь кровавое месиво с обломками костей.