Анна Петровна. Привенчанная цесаревна - Нина Молева

— Я, кажется, государь батюшка...

— Вот именно, кажется. А кто в году 1707-м к инокине Елене в Суздаль тайком ездил? Не ты ли?

— Государь, сын не вправе отрекаться от своих родителей, тем более в беде.

— Это ты бедой монастырскую жизнь называешь? Ангельский чин так для себя определяешь? Хорош, нечего сказать.

— Но ведь чин этот ангельский, когда принят человеком сведомым его трудностей, иначе сказать добровольно.

— Ещё и это! Из последних сил держусь, Господь свидетель, только и ангельскому терпению с тобой, Алексей Петрович, конец быстро наступить может. Ладно, после свадьбы поедете в Россию.

— А вы, государь? Разве это не будет нашей совместной поездкой? Помнится, вы из Петербурга в середине января нынешнего года выехали и до сей поры там не бывали?

— Не бывал и ранее Нового года быть не собираюсь. Здесь в Европе дел невпроворот, и никто их за меня не сделает. Так что сами попутешествуете.

— День для венчания, слышал, сами выбирали, государь батюшка?

— Что тут выбирать. По обычаю, на Покров Пресвятой Богородицы.

Часть III ПРИВЕНЧАННАЯ ЦЕСАРЕВНА

Вдовая царица Прасковья Фёдоровна,

царевна Екатерина Ивановна

Едва успела царица Прасковья Фёдоровна на постелю сесть, к подушкам пуховым привалиться — после обеда всегда ко сну клонило, а тут ещё приугорела маленько ввечеру. Голова что пивной котёл. Покрывальце на соболях натягивать стала — грохот на крыльце.

Так и есть, Катюшка. Где только с утра пораньше носило. Погода стылая. С Ладоги ветром промозглым тянет. А ей всё нипочём.

— Государыня матушка, слыхала? Слыхала или нет? О свадьбе царской? Долгожданной!

— Какой свадьбе, Катюшка? Кажись, уж некому в нашем семействе ни жениться, ни мужем обзаводиться.

— На мужей-то, положим, спрос великий. А свадьба государя Всея Руси, царя и великого князя Петра Алексеевича! Что ж тебя-то, государыня, невестушка любимая, среди гостей да свидетелей не было? Аль с нарядами замешкалась? Ко времени не попала?

— Уймись, Катюшка, уймись! Толком скажи, речь о чём.

— Объясняю. Толком объясняю. Государь Пётр Алексеевич сочетался самым что ни на есть законным браком со шлюхой литовской Мартой Скавронской, иначе Катькой Трубачёвой, ещё иначе — государыней отныне Екатериной Алексеевной.

— С ума сошла!

— Уж лучше б сошла. Так нет. Чистую правду говорю, государыня Прасковья Фёдоровна. Это вам своим родом кичиться надо было, чтобы царское семейство в невестки выбрало, чтобы дозволение дало в опочивальню к государю Иоанну Алексеевичу войтить, обязанности супружеские исполнять. Вам — не Катерине Трубачёвой!

— Да где ж такое случиться могло? Не наврали тебе часом?

— Наврали? Никому б не поверила, кабы собственными глазами не увидела. Собственными! Как тебя сейчас вижу.

— Где увидела, Катюшка, где? Аль позвали тебя в подружки, а ты и согласилася, родной матери словечка не вымолвила?

— Позвали! Меня позвали, коли тебе ничего не сказали? Сорока на хвосте принесла, а уж я не утерпела, проверить решила. В карете к меншиковскому дому поехала. Будто прогуливаться охота пришла.

— К светлейшему? Это что — в его домовой церкви?

— А как же — в его и есть. Только подъехала, с парадного крыльца выходят. По ковру по расстеленному. Пётр Алексеевич наречённую свою под белы ручки чисто принцессу какую ведёт. Смеётся весь. На руки подхватил да в карету и посадил. Царскую карету. С гербами. Слышь, государыня матушка, с царскими гербами.

— А дочки, дочки-то как?

— Что дочки? За ними идут. Разнаряженные.

— Сами, что ли? Малютки такие?

— Через порог сами перешли, а там уж няньки на руки подхватили. Значит, привенчанные они теперь, государыня матушка. Для кого стыдоба, для кого слава во веки веков.

— Выходит, цесаревны...

— А о чём речь?

— Цесаревны... А вы с Прасковьюшкой...

— Никто мы больше с Прасковьюшкой, сестрицей моей бесталанной. Кому нужны? Для чего? И так-то хорошего мало видели, а тут и вовсе среди челяди придворной оказалися. И ничего уж, государыня матушка, в деле таком не исправишь, никого не умолишь.

— Я сейчас... Я к государю...

— Торопись, торопись, государыня матушка, молодожёнов первой поздравить. Глядишь, и тебе лишний кусок с царского стола перепадёт, дочек досыта подкормишь.

— Да перестань злобиться, Катерина, Богом прошу, перестань.

— Боишься, государыня матушка! Вон как боишься! Побоялась и мысли государевы разведать, а ведь от них вся судьба наша зависит. Перестанет нас государь дядюшка замечать, и прощайтесь царевны Иоанновны с жизнью придворной, с мужьями именитыми.

— А боле ничего не разведала, Катюшка? Как и что оно там. Хотя у светлейшего всё равно что в семье царской: всё шито-крыто. Кто из них лишним словечком обмолвится.

— Вот и не угадала, государыня матушка. Обмолвились. На радостях обмолвились. Государь дядюшка за услугу великую снова Алексашку землями наградил, будто и не пользовал Данилыч новой царицы.

— Ох, не береди ты сердца, Катюшка. Что тут поделаешь. Лучше всё расскажи.

— А расскажу тебе со слов Варвары Михайловны вот что. Будто государю и невдомёк было с Катериной венчаться: Алексашка подсказал.

— Такое дело? Не верится что-то.

— Хошь верь, хошь не верь. Изо дня в день талдычил, какую великую службу Катерина Трубачёва ему сослужила, как это драгоценностями своими пожертвовала? Да не в этом ведь дело.

— Не в этом? А в чём же, поясни, Катюшка.

— А в том, что пришлось государю дядюшке разрешить госпожу Анну Монс ото всех арестов — прусский король просил. Тут и опять Кейзерлинг подвернулся — с предложением брачным.

— Через столько-то лет и не отстал?!

— Вот и дивись сколько хочешь. Не отстал. Все годы Анны Ивановны добивался. Ни разу в кирхе без него не бывала. У людей на виду. Государь дядюшка досадовать не переставал, только толку никакого. Пришлось просьбу прусского короля уважить. Кейзерлинг с Анной Ивановной тут же о браке и объявили. На оглашение подали.