В канун Рождества - Розамунда Пилчер

— Годфри Билликлиф приглашал меня вступить в гольф-клуб при первой же нашей встрече. Но мы с Элфридой тогда обессилели после долгой дороги. Нам хотелось поскорее получить ключ от дома и бежать. Боюсь, мы этого желания и не скрывали.

— Да, майор может быть надоедлив. Я слышал, вчера утром вы отвезли его в больницу.

— Как вы об этом узнали?

Питер Кеннеди улыбнулся.

— В такой маленькой общине, как наша, секретов мало. Но эту новость я узнал не из досужих разговоров. Мне позвонил доктор Синклер и ввел в курс дела. Вы совершили достойный поступок.

— А вы знали, что майор болен?

— Нет. И думаю, никто не знал. С ним было трудно общаться: с тех пор как умерла его жена, его жизнь пошла под откос. Он страдал от одиночества, но слишком был горд, чтобы это признать. Да еще один из жителей осмелился предложить ему продать дом и переехать в дом престарелых, но…

— Мои приемные сыновья тоже настаивали, чтобы я поселился в таком доме в Гэмпшире, но только потому, что они унаследовали дом матери и хотели продать его, а я был тому помехой. Мне их предложение показалось обидным и жестоким. Словно я тоже должен умереть.

— А как вы догадались, что с майором не все в порядке?

— Я навещал Розу Миллер и, возвращаясь домой, услышал, что собака Билликлифа воет. Поэтому и зашел к нему. Ну, чтобы успокоить совесть, наверное. У нас с Элфридой остался какой-то неприятный осадок после встречи со стариком. На этот раз он лежал в постели, наверху, и, по-видимому, чувствовал себя очень скверно. Боялся лететь в больницу на вертолете и казался ужасно одиноким. Я не мог не предложить отвезти его туда.

— Мне надо ехать в Инвернесс в пятницу, на встречу с главным викарием. Я заскочу в больницу, навещу старика. Посмотрю, как он там.

— Я назвался его ближайшим родственником, так что мое имя и номер телефона значатся в медицинских документах. Думаю, меня известят о его состоянии.

— Тогда держите меня в курсе событий.

— Конечно.

— Ну а теперь расскажите о Гекторе. Как он поживает?

— Он сейчас живет в Лондоне. Приезжал ко мне после… после похорон. На похоронах не был, потому что заболел гриппом и врач, естественно, не разрешил ему выходить из дому. Это Гектор предложил, чтобы я сюда перебрался.

— Я знаю, Оскар. Он написал мне обстоятельное письмо. Я вам очень сочувствую. Мне хотелось сразу же приехать и поговорить с вами, помочь словом и делом… Однако интуиция подсказывала, что какое-то время вам надо побыть одному. Надеюсь, вы не восприняли это как равнодушие?

— Нет, я так не думал.

— Знаете, иногда… о таких вещах легче говорить с малознакомым человеком.

— Да. Это как довериться попутчику, которого больше никогда в жизни не увидишь.

— Ну, не совсем так, — улыбнулся Питер. — Я надеюсь, это не последняя наша встреча.

— Не знаю, с чего начать. Трудно возвращаться в прошлое. Это долгий путь.

— Жизнь вообще долгая дорога.

— Я не думал, что когда-нибудь женюсь. Мне казалось, что так и останусь холостяком. Я работал школьным учителем, давал уроки игры на фортепиано и вел занятия в хоре. Общался с учителями и их женами. Единственной моей страстью была музыка. Преподавал я в школе Гластонбери. Это не очень известный частный пансион, но очень хороший. Я был там счастлив. Годы шли, я старел. Директор пансиона, мой близкий друг, ушел на пенсию, его сменил молодой. И, хотя он был в высшей степени компетентен, любезен и уважал традиции, через год я решил, что настало время перемен. Мне предложили место органиста и регента в Лондоне, в церкви святого Биддульфа. Я подумал и согласился. Хор там был очень хороший, его щедро поддерживал материально один из благодарных прихожан. И я переехал в Лондон. Поселился в удобной, просторной квартире всего в пяти минутах ходьбы от церкви, приходские дамы нашли мне опытную экономку.

То были счастливейшие дни моей жизни. И, пожалуй, вершина моей довольно скромной карьеры. Двое из хористов были профессиональными концертирующими певцами, хор пользовался большим успехом у прихожан, и у нас появилась возможность расширить свой репертуар. В особых случаях мы даже исполняли некоторые трудные хоралы вроде «Salvete Flores Martyrum» Гайдна, шубертовское переложение двадцать третьего псалма и «Реквием» Форе. Замечательные произведения.

Вскоре я познакомился с супругами Беллами. Они жили на широкую ногу, в собственном доме в Элм-Парк-Гарденс, и были очень добры ко мне. Когда Джордж Беллами заболел, я навещал его, и мы играли в карты. А когда он умер, я подобрал музыку для его довольно пышных похорон.

Я думал, что Глория больше не захочет меня видеть, ведь повода для моих посещений больше не существовало. Однако она продолжала приглашать меня на скромные вечера, обеды, воскресные ланчи. Иногда мы вместе ходили в кино, иногда уезжали на целый день гулять в Кью. Я мало задумывался о том, к чему это приведет, но мне было очень приятно ее общество. И вдруг Глория очень деловито сказала, что неплохо бы нам пожениться. Она объяснила, что ей не нравится жить одной, без мужчины, и что, по ее мнению, в мои зрелые годы мне тоже не помешает женская забота. Я очень нежно к ней относился, и, думаю, она испытывала ко мне такое же чувство. Мы оба были не первой молодости и достаточно пожили на свете, чтобы найти счастье в так называемом браке по расчету.

Глория была чудесной женой, ласковой, щедрой, добросердечной. Никогда, с тех самых пор, как мальчиком я приезжал в Корридэйл, я не жил в таком комфорте, так беспечно и легко. У Джорджа и Глории было два взрослых сына, Джайлз и Кроуфорд. Они уже покинули родительское гнездо и завели каждый собственное дело, но Глория была еще сравнительно молода и очень энергична. Когда она сказала мне, что беременна, я даже не сразу в это поверил — никогда не представлял себя отцом. Рождение Франчески было для меня чудом.

Она росла и шалила, как все дети, а я наблюдал за ней и никак не мог поверить, что это моя дочь, что это я дал жизнь этому прелестному миниатюрному существу.

А потом Глория получила в наследство дом в Гэмпшире. Мы переехали из Лондона в Дибтон и начали там новую жизнь. Должен признаться, я скучал по работе в церкви святого Биддульфа, но музыка все равно оставалась частью моей жизни. Я давал уроки и время от времени играл на органе в деревенской церкви за утренней службой.

Здесь Оскар остановился, снова потянулся к бокалу и отпил глоток лафрога. С едва слышным шорохом упал можжевеловый уголек в камине. Тикали часы.

— А Элфрида? Вы давно с ней знакомы? — спросил Питер.

— Нет. Мы никогда не встречались до того, как она приехала в Дибтон. Она была одинока, и Глория с ней подружилась, взяла ее под свое крылышко. Элфрида нам очень понравилась. Франческа постоянно ездила к ней в гости на велосипеде, и им было весело вместе. Элфрида гостила в Корнуолле у своего двоюродного брата, когда случилось несчастье. Она вернулась уже после похорон. Когда Гектор предложил мне поехать в Криган, я понял, что не в состоянии осуществить это в одиночку. Путешествие казалось мне слишком трудным, я страшился одиночества. Поэтому я попросил Элфриду поехать со мной. А у нее такое доброе сердце, что она согласилась. Даже в самые мрачные минуты она умеет заставить меня улыбнуться. Когда мы только познакомились, Элфрида спросила, верю ли я в Бога. Я ответил, что трудно не веровать, когда знаешь наизусть все литургии и с детства следуешь традициям и канонам англиканской церкви. Почти всю жизнь. И еще у меня всегда была потребность быть кому-то благодарным. Потому что мне повезло в жизни. Я был всем доволен: брак по расчету оказался удачным, а из-за Франчески я ни о чем не жалел. Глория была очень сильная, решительная женщина. Временами с ней было нелегко. Она любила общество, гостей, вечеринки и иногда слишком много пила. Часто после вечеринок я сам отвозил ее домой. Ей это не нравилось, и на следующее утро она хмурилась. Но мне трудно было заговорить с ней на эту тему.