Свадебный водоворот - Джеки Д'Алессандро

— Элизабет, Господи, что ты со мной делаешь!.. — простонал он прерывающимся голосом.

Он опустился на колени и прижался губами к ее молочно-белому животу.

— Такой нежный, — прошептал он, проводя по нему губами. — Такой красивый!

Он коснулся языком ее пупка и двинулся ниже. Дойдя до заветного места, он поднял голову.

— Посмотри на меня, Элизабет.

Она открыла глаза и посмотрела на него, их золотистая глубина потемнела от страсти.

— Раздвинь ноги и впусти меня, — приказал он, не отрываясь от гладкой кожи ее живота. Она подчинилась, он провел рукой по ее телу от шеи до темно-рыжих волос, скрывавших ее женскую плоть, и начал поглаживать ее бедра. Ее веки закрылись, и она тяжело дышала.

— Ты так прекрасна… так сладка… так горяча! — стонал он, прижимаясь губами к ее пупку.

Он опустился ниже и уже не пальцами, а языком ласкал ее. Она ухватилась за его плечи, и из ее груди вырвался стон.

Остин поклонялся ей, держа в ладонях ее ягодицы, лаская губами и языком, вдыхая ее женский мускусный аромат, впитывая всю ее сладость, даря ей наслаждение, пока ее тело не содрогнулось от наступившего оргазма. Она вскрикнула и впилась пальцами в его плечи. Когда она затихла, он поднял ее и отнес на кровать. Осторожно положил на покрывало. Лег между ее раскинутых ног и посмотрел на ее прекрасное, раскрасневшееся от страсти лицо.

— Посмотри на меня.

Ее глаза открылись, и он одним мощным толчком вошел в нее, погрузившись в ее мягкую теплоту. У нее вырвался стон, и она обхватила его спину. Его движения были медленными, и он следил за изменяющимся выражением ее лица. Его движения менялись, становясь то долгими, сильными, то быстрыми. Она отвечала ему, его ритму, пока он не почувствовал, что она снова испытывает наслаждение.

В этот миг он утратил власть над собой. Весь его мир сузился до того места, где сливались их тела. Ничто на свете больше не имело для него значения — кроме нее. Кроме того, что он — в ней, что она — его. Он не мог остановиться, утонув в овладевшей им страсти. Наконец в один момент, длившийся вечно, он излился в нее, шепча ее имя снова и снова, словно молитву.

Когда земля снова встала на свое место, Остин в изнеможении повернулся на бок, увлекая ее за собой. Он хотел погладить Элизабет, но не мог пошевелиться. Не было сил даже сжать в кулак руку. Он едва мог дышать. Никогда в жизни не приходилось ему испытывать такое бурное проявление страсти. Но что удивило его еще больше, чувство нежности владело всем его существом.

Он любил ее.

Боже, он любил ее!

Любил так сильно, что это причиняло ему боль.

Он замер. А что, если Элизабет не отвечает на его чувства? Что, если…

Остин решительно отогнал эту мысль. Если она не любит его сейчас, он найдет способ заставить ее полюбить. Так же сильно, как любит ее он.

Его переполняли слова, которые он никогда никому прежде не говорил. Ему надо сказать их ей. Он должен сказать. Он подумал: может быть, она уже знает? Не прочитала ли она его мысли? Не поняла ли его чувства? Возможно, но она никогда этого не говорила. Но если даже она и догадалась о его чувствах, она заслуживает того, чтобы он сказал ей эти слова.

Повернув голову, он коснулся губами ее виска и отодвинулся, чтобы видеть ее глаза, когда он скажет, что любит ее.

С бьющимся сердцем открыл он рот, чтобы сказать это, и тут же закрыл его. Его жена, его крепкая, энергичная жена, сладко спала.

— Элизабет?

Легкое посапывание было ему ответом.

Проклятие! Остина охватил стыд. Каким надо быть эгоистом, чтобы заботиться лишь о своих желаниях, в то время как Элизабет пережила такой тяжелый вечер! Черт, ведь она всего только час назад лежала у него на коленях без сознания. Если он хочет завоевать любовь этой женщины, ему следует послать свой эгоизм к дьяволу. Его Элизабет не купить побрякушками, титулами и драгоценностями. Но он завоюет ее добротой. И любовью.

Любовь. Улыбка тронула его губы.

Наконец-то он нашел название «чувству Элизабет»!

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он натянул покрывало и устроил ее поудобнее с собой рядом. Несколько минут он прислушивался к ее ровному дыханию, затем прижался губами к ее лбу.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя.

Видение вкралось в сон Элизабет незаметно — словно опытный вор.

Образы возникали в дальних уголках сознания, клубились подобно туманным струйкам дыма и оставались недосягаемыми.

Ребенок. Хорошенькая маленькая девочка с блестящими черными кудрями и ясными серыми глазами. Бегает, смеется, зовет: «Мама!»

Затем картина меняется. Смех превращается в страх. Крики испуганного ребенка раздаются в голове Элизабет, отдаются во всем ее теле, наполняют ее ужасом.

Ангельское личико ребенка превращается в маску страха. Женские руки тянутся к ней, но девочка, кажется, ускользает от них — все дальше и дальше, пока не исчезает совсем, оставляя только эхо своих рыданий.

А вот Остин. Его сердце разрывается от такого горя, такого безысходного отчаяния и вины, что Элизабет с трудом узнает его. Голос его дрожит, когда он шепчет: «Я не могу жить без нее… Пожалуйста, Боже, не говори мне, что я убил ее, привезя сюда!»

Элизабет внезапно проснулась. Ей было трудно дышать. Ее сердце билось в груди, как будто собиралось выскочить, а легкие жгло так, словно она пробежала много миль. И в то же время холод пронзал ее до костей.

Она взглянула на Остина, спокойно спавшего рядом. Слава Богу, что он спит, ибо она не в состоянии сказать ни слова.

Но ей придется сказать ему.

Он должен знать, что она видела смерть ребенка.

Ребенка, в смерти которого он винил себя.

У ребенка, как и у него, черные волосы и серые глаза.

Его ребенок.

Их ребенок.

Остин открыл один глаз. Судя по серебристому свету, проникавшему сквозь бордовые бархатные портьеры, солнце только что взошло — самое время разбудить новобрачную нежными поцелуями, ласками и признанием в любви.

Повернувшись, он увидел, что она лежит на боку, отвернувшись от него, на другом краю огромной кровати. Слишком далеко, не дотянуться.

Его разочарование было столь велико, что он чуть не рассмеялся над собой вслух. Черт побери, каким же одержимым любовью типом он стал! И за какой короткий срок!

«Не сомневаюсь, что за обедом разражусь стихами. Сонеты на закате солнца».

Остин ухмыльнулся. Да, чего он не мог представить, так это себя — опустившегося на одно колено и со страстью в голосе декламирующего «Оду Элизабет».

Ему требовалось лишь подвинуться ближе, чтобы обнять ее, почувствовать ее тепло, но он понимал, что, сделав это, он лишит ее возможности поспать подольше. «Не будь эгоистом. Не буди», — остановил он себя. Заложив руки за голову, он заставил себя не беспокоить ее — по крайней мере в ближайшие несколько минут. Остин лежал и думал, что эта женщина в корне изменила его жизнь. И в лучшую сторону.