Лунный камень - Уилки Коллинз

Плоть слаба. Мне пришлось долго бороться за то, чтобы христианское смирение победило во мне греховную гордость, а самоотречение заставило согласиться на чек.

Без привычки к дневнику, сомневаюсь, — позвольте мне выразить это в самых грубых словах, — могла ли бы я честно заработать эти деньги; но с моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его оскорбление) заслуживает обещанную плату. Ничто не ускользнуло от меня в то время, когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер. Все записывалось, благодаря давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до мельчайшей подробности будет рассказано здесь. Священное уважение к истине (слава богу!) стоит выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять те места, которые покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы, — он купил мое время; но даже его щедрость не может купить мою совесть!

(Приписка Фрэнклина Блэка: «Мисс Клак может быть совершенно спокойна. В ее рукописи ничего не прибавлено, не убавлено и не изменено, так же, как и в других рукописях».) Дневник сообщает мне, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер на Монтегю-сквер в понедельник 3 июля 1848 года.

Увидя, что ставни открыты, а шторы подняты, я почувствовала, что вежливость требует постучаться и спросить о хозяевах. Лицо, отворившее дверь, сообщило мне, что тетушка и ее дочь (я, право, не могу назвать ее кузиной) приехали из деревни неделю тому назад и намерены остаться в Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать, что не желаю их тревожить, а только прошу спросить, не могу ли быть чем-нибудь полезна.

Лицо, отворившее дверь, с дерзким молчанием выслушало мое поручение и оставило меня стоять в передней. Это дочь одного нечестивого старика по имени Беттередж, которого долго, чересчур долго, терпят в семействе моей тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда имея при себе в сумке несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий для особы, отворившей дверь. Передняя была грязна, стул жесткий, по блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило меня выше всех таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к целой серии брошюр, написанных для молодых женщин, на тему о греховности нарядов. Слог был набожный и очень простой, заглавие: «Словечко с вами о лентах к вашему чепчику».

— Миледи крайне обязана и просит вас ко второму завтраку на следующий день в два часа.

Не буду распространяться о тоне, каким она передала мне это поручение, и об ужасной дерзости ее взгляда.

Я поблагодарила юную грешницу и сказала тоном христианского участия:

— Не сделаете ли вы мне одолжение принять эту брошюру?

Она взглянула на заглавие:

— Кем это написано, мисс, мужчиной или женщиной? Если женщиной, мне, право, не к чему ее читать по данному вопросу; а если мужчиной, то прошу передать ему, что он ничего в этом не понимает. — Она вернула мне брошюру и отворила дверь. Мы должны сеять семена добра, где можем и как можем. Я подождала, пока дверь за мной затворилась, и сунула брошюру в ящик для писем. Когда я просунула другую брошюру сквозь решетку сквера, я почувствовала, что на душе у меня стало несколько легче, ответственность за души ближних уже не так меня тяготила.

У нас в этот вечер был митинг в «Материнском попечительном комитете о превращении отцовских панталон в детские». Цель этого превосходного благотворительного общества (как известно каждому серьезному человеку) состоит в том, чтобы выкупать отцовские панталоны из заклада и не допускать, чтобы их снова взял неисправимый родитель, а перешивать немедленно для его невинного сына. В то время я была членом этого избранного комитета, и я упоминаю здесь об этом обществе потому, что мой драгоценный и чудный друг, мистер Годфри Эбльуайт, разделял наш труд моральной и материальной помощи. Я ожидала увидеть его в комитете в понедельник вечером, о котором теперь пишу, и намеревалась сообщить ему, когда мы встретимся, о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон. К моей крайней досаде, его там не было. Когда я высказала удивление по поводу его отсутствия, все мои сестры по комитету подняли глаза с панталон (у нас было много дела в этот вечер) и спросили с изумлением, неужели я не слышала о том, что случилось. Я призналась в своем неведении, и тогда мне впервые рассказали о происшествии, которое и составит, так сказать, исходную точку настоящего рассказа. В прошлую пятницу два джентльмена, занимающие совершенно различное положение в обществе, стали жертвами оскорбления, изумившего весь Лондон. Один из этих джентльменов был мистер Септимус Люкер, живущий в Лэмбете, другой — мистер Годфри Эбльуайт.

Живя сейчас уединенно, я не имею возможности перенести в мой рассказ информацию об этом оскорблении, напечатанную тогда в газетах. В тот момент я была также лишена бесценного преимущества услышать обо всем из вдохновенных уст самого мистера Годфри Эбльуайта. Все, что я могу сделать, — это лишь представить факты в том порядке, в каком они были представлены мне самой в тот понедельник вечером.

Дата события (благодаря моим родителям ни один календарь не может быть более точен насчет дат, нежели я) — пятница 30 июня 1848 года.

Рано утром в этот достопамятный день наш талантливый мистер Годфри пошел менять чек в один из банкирских домов на Ломбард-стрит. Название фирмы случайно зачеркнуто в моем дневнике, а мое священное уважение к истине запрещает мне отважиться на догадку в деле подобного рода. К счастью, имя фирмы не имеет никакого отношения к этому делу. А имеет отношение одно обстоятельство, случившееся, когда мистер Годфри уже покончил со своим делом. Выходя из банка, он встретил в дверях джентльмена, совершенно ему незнакомого, который случайно выходил из конторы в одно время с ним. Они обменялись взаимными вежливостями насчет того, кому первому пройти в двери банка. Незнакомец настоял, чтобы мистер Годфри прошел прежде него; мистер Годфри сказал несколько слов благодарности; они поклонились и разошлись.

Беспечные люди могут сказать: что за ничтожный и пустяковый случай, рассказанный в нелепо-условной манере. О, мои друзья и братья во грехе!

Уберегитесь от поспешного употребления вашего бедного здравого смысла!

Будьте благонравнее! Да будет ваша вера, как ваши чулки, и ваши чулки, как ваша вера, — оба без пятнышка и оба в готовности, чтобы тотчас быть натянутыми в минуту необходимости. Но — тысяча извинений! Я незаметно для себя перешла в свой воскресно-школьный стиль. В высшей степени неуместно в отчете, подобном моему. Разрешите мне снова вернуться к светскости, разрешите заговорить о легкомысленных вещах, которые в данном случае, как и во многих других случаях, ведут вас к убийственным последствиям.

Пояснив предварительно, что вежливый джентльмен был мистер Люкер из Лэмбета, мы теперь последуем за мистером Годфри к нему домой в Кильберн.

Он нашел в передней поджидавшего его бедно одетого, но деликатного и интересной наружности мальчика. Мальчик дал ему письмо, сказав лишь, что получил его от одной старой леди, которой не знал и которая не велела ему ждать ответа. Подобные случаи бывали не редки в огромной практике мистера Годфри, как члена благотворительных обществ. Он отпустил мальчика и распечатал письмо.