Жизнь в стеклянном доме - Людмила Феррис

Подготовка к каждой командировке была основательной, он обязательно штудировал книги в библиотеке. Девушка-библиотекарь заметила и выделила его сразу, красивого, с роскошной шевелюрой и голубыми глазами. Она видела, что книги он берет разные, знакомится с городами, изучает юридическую литературу, любит поэзию. Книги были его стихией, его безбрежным океаном, который он бороздил в поисках знаний.

Саша обратил внимание на юную библиотекаршу, которая всегда тщательно выполняла его заказы. Ему хотелось поближе с ней познакомиться, девушка его заинтересовала. Он как-то осмелился и спросил:

— Сударыня, а какие книги любит читать симпатичный библиотекарь?

— Приключения, — не задумываясь, ответила она.

— Тогда рекомендуйте мне книгу, я тоже хочу с вами в мир приключений. — И они начали обсуждать знакомые книги. Оказывается, им нравился Джек Лондон и его «Мартен Иден», роман о мечте и успехе.

Вечером Саша проводил ее домой, потом провожал каждый вечер, а потом просто к ней переехал.

Он постоянно писал — в машине, в поезде, в квартире. Пестерев не мог не писать, это было смыслом его жизни. Образы рождались внезапно, спонтанно, но все шло от души и сердца. Он раскидывал исписанные листочки повсюду, а она собирала их в отдельную папку. Она очень дорожила его творчеством.

— Вдруг тебе пригодится, а здесь все аккуратно лежит. Не волнуйся, здесь не пропадет ни одно стихотворение.

Сашины стихи читали коллеги в газете, одни хвалили, другие делали недоуменные глаза:

— Ну ты, друг, хватил!

Редактор прямо спросил его:

— Как простой советский парень, которому страна дала образование, может так плохо писать о любимой стране? Почему ты критикуешь наш советский строй, самый лучший строй в мире? Что за образы, метафоры, намеки?

У Редактора было теплое место, он хорошо понимал политическую ситуацию, ему часто звонили по вертушке из Кремля. Он ежился от одного слова «диссидент», то есть, по сути, антисоветчик, а свою Советскую страну Редактор любил и служил ей верой и правдой. Он всегда восставал против тех, кто пытался эту правду опорочить, принизить или имел «свою правду», отличную от официальной.

Эти люди слушали «Голос Америки» и обсуждали проблемы страны на своих кухнях, под бычки в томате, а также пели непристойные частушки под гитару и рассказывали политические анекдоты. И все время задавали вопросы: Что делать? Кто виноват?

Бывшие однокурсники все-таки помогли Саше, и одно из его стихотворений, про Первомай и усиление революционной борьбы за свои права, опубликовали в журнале «Советская Кубань».

Другие Сашины стихи Редактор резко критиковал.

— В них нет смысла, мысли расплывчаты. Диссонанс, сплошной диссонанс!

В редакционных коридорах коллеги долго делали вид, что не слышат его высказываний в защиту маршала Жукова, и только удивлялись:

— Ну, ты даешь, старик!

Они совсем не предполагали, что он будет рубить сук, на котором газета неплохо устроилась. Когда Саша, отчаявшись дождаться публикаций в своих российских изданиях, отправил стихи и поэму с кричащим названием «О главном» не куда-нибудь, а в американское издательство, и ее опубликовали, в коридорах шептались:

— Самоубийца! Ладно, сам спалился, еще и газету не пожалел…

Перепуганный Редактор уволил его задним числом и сообщил куда следует. Скандала избежать не удалось, а журнал «Советская Кубань» закрыли с формулировкой «За предоставление литературной трибуны недальновидным писателям, произведения которых чужды идеям и принципам советской литературы».

Ночью в дверь громко постучали.

— Это за мной, любимая. Моя поэма опубликована в Америке.

— Саша, ты сошел с ума! — Она понимала его, он не смог бы жить иначе.

— Прости! — Он поцеловал ее в губы, резко, больно и пошел открывать дверь. Больше они не виделись.

О том, что дальше был суд и статья пятьдесят восемь-десять — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений» — и десять лет лишения свободы, она и Редактор узнали значительно позднее.

Журналиста Александра Пестерева начисто вымарали из истории газеты, коллективного организатора победы социализма. Из своей жизни она вычеркнуть его не смогла и не успела сказать, что ждет ребенка.

Уже лет пять спустя ее официально пригласили в одну организацию, приехали на работу на машине в библиотеку и привезли в просторный кабинет. Она слышала язвительный шепот за спиной:

— Что за странные читатели к нашей тихоне?

Сухопарый офицер разговаривал с ней коротко и властно.

— Вы писали в ЦК КПСС обращение по поводу Пестерева Александра Петровича. Ознакомьтесь с ответом и распишитесь.

Буквы запрыгали у нее перед глазами, накладываясь одна на другую, но сквозь неровные линии она увидела главное:

«Александр Петрович Пестерев погиб при производстве строительных работ на закрытом объекте номер девять».

Она расписалась, не глядя, потому что давно понимала это и чувствовала сердцем.

— Саши нет в живых, давно нет. Он бы обязательно нас нашел.

Ее тоже почти нет в живых, осталась только оболочка, которая ходит на работу, ест, пьет, спит, но не живет, и только Танечка, их дочка Танечка, память о нем, а теперь вот и внук Сережа держат ее на этой земле.

— Как странно устроена жизнь, — сказала бабуля Сергею. — Ты получаешь направление в сибирский город, который строил и где нашел последний приют твой дед. Мы жили здесь и не знали, что он тоже ходил по этой земле. Странные и необъяснимые повороты. Он был здесь, он умер здесь. — И она заплакала.

Потом они читали его дневник и снова долго сидели молча. В ее памяти время отбрасывало, отматывало годы, она не забыла ни один прожитый с ним день. Ей не надо было домысливать события, включать воображение, вспоминая прошлое. Оно было таким ярким, что спустя годы не стерлись, не забылись черты его лица, его слова, его стихи, посвященные единственной и любимой. Все это возвращалось к ней сквозь легкую, едва заметную тень, где живут души ушедших, их невозможно увидеть и услышать, только почувствовать.

— Я обязательно о нем напишу. У него удивительные стихи, — сказала Наташа.

— Конечно, конечно, — согласилась бабушка. — Ваши дети должны знать, каким талантливым и настоящим человеком был их прадед. Это история нашей семьи.

Угорск, наше время

Сентябрьский день набирал обороты, громко шелестел листвой, кидал ее охапками под ноги, потом рвал на части и кружил в медленном вальсе. В золотых рамах деревьев застыла покорная трава, опутанная тонким кружевом паутины, и казалось, что солнце тоже попало в плен, застыв на небосклоне. В этот день в аэропорту Натка и Сергей провожали Штернов.