Подарки фей - Редьярд Киплинг

– А команду спасли? – спросила Уна.

– Не знаю, нам было не до них. В трюме у нас плакал новорожденный младенчик, и его матери не терпелось добраться до постели. Мы пришвартовались в Дувре, и дело с концом.

– А сэр Фрэнсис Дрейк был доволен?

– Господь с вами, барышня, какой там сэр Фрэнсис! Да он был тогда почитай что безбородым парнишкой, стриженным, губастым и уж до того отчаянным! И этот сорвиголова и насмешник плавал по всем британским проливам, и командовал нами, и все наши жизни держал в руках, и любой из нас по его приказу тотчас прыгнул бы за борт, в самую черную ночь…

– А тогда зачем вы поднесли ему отраву? – не удержалась Уна, и Саймон потупился, как нашаливший мальчишка.

– Просто нашего кока ранило, вот Фрэнки и послал меня готовить пудинг. Я и так и этак старался, а вышло какое-то месиво, и чем дольше оно варилось, тем меньше походило на пудинг… Мун откусил от своей доли, жует-жует, никак не прожует. Фрэнки тоже попробовал и – что было, то было! – взял меня за ухо, вывел на бак, и там они с Муном давай швырять в меня этот чертов пудинг, кусок за куском, и всё с размаху, прямо в лицо!

И Саймон потер свою бородатую щеку.

«В другой раз, – говорит Фрэнки, – подавай мне уж сразу картечь, я хоть буду знать, что ем». Вот и все, а что касается отравы…

Но он не договорил, потому что дети громко смеялись.

– Ой, ну конечно, никакой отравы не было, – сказала наконец Уна. – И вообще, Саймон, вы нам ужасно нравитесь!

– Детишкам-то я всегда нравился, – вздохнул Саймон, смущенно улыбаясь, и вокруг его глаз – там, где не было бороды, – лучами разбежались морщинки. – Они, бывало, всё распевали у нас за воротами: «Саймон-Саймон, простофиля…»

– А сэр Фрэнсис вас не дразнил? – спросил Дан.

– Что вы! Он был настоящий джентльмен. Смеяться-то он смеялся – он всех подымал на смех, – но обижать не обижал. И я любил его. Я полюбил его еще прежде, чем его узнала вся Англия, и прежде, чем королева Бет разбила ему сердце.

– Но ведь он тогда еще ничего особенного не совершил, правда? – вмешалась Уна. – И Армаду не победил, и вообще…

Саймон в ответ показал на глубокие борозды, оставленные на поляне громадным бревном.

– Вы еще скажите, что эти добрые сорок футов корабельного леса не воевали с ветрами и бурями от самого своего рождения. Ничего не совершил? Да за один только месяц на голландской переправе нашему Фрэнки выпадало больше опасностей и приключений, чем знаменитому сэру Фрэнсису за полгода! А на чем он выходил в море? На старой посудине для каботажных перевозок! Груда кое-как сбитых деревяшек да несколько саженей хлипкой веревки, и все это держалось на честном слове да на самом Фрэнки. И он не давал нам падать духом, мы все загорались от его огня, вроде как поленья в камине занимаются от сухой растопки… Такой уж он уродился: это по всему было видно.

– Интересно, а сам-то он знал, кем станет? Представлял себе это, когда оставался один? – спросил Дан, заливаясь краской.

– Похоже, что да. Про это все думают – так или иначе. Но Фрэнки есть Фрэнки! Чем зря гадать, что его ждет, он решил все разузнать заранее. Только вот… – Саймон вопросительно глянул на Пака, – можно ли мне рассказать им об этом?

Пак молча кивнул.

– Моя матушка, – продолжал Саймон, – была просто добрая и красивая женщина, но вот сестра ее, что доводилась мне теткой, та обладала особым даром, который перешел к ней по наследству.

– Э, нет, так не пойдет! – воскликнул Пак, видя, что ребята ничего не поняли. – Вы помните, что обещал Робин вдове Уитгифт – до тех пор, пока их род не пресечется?[7]

– Конечно. Всегда должен быть в их семье тот, кто видит сквозь землю глубже, чем остальные, – выпалил Дан.

– Ну так вот, – продолжал Пак, – бабушка Саймона по материнской линии вышла замуж за слепого сына матушки Уитгифт. И одной из ее дочерей, Саймоновой тетке, как раз и достался этот дар ясновидения. Теперь вам понятно?

– Так я же к тому и веду, – отозвался Саймон, – просто вы забежали вперед… Моя тетушка умела предсказывать будущее. Правда, дядюшка мой, важная персона в городе и в порту, не одобрял подобного вздора. Да и тетушку, бывало, не уговоришь погадать: у нее потом голова с неделю болела. Но Фрэнки, как только прослышал о теткином даре, так прямо покой потерял: пускай, мол, она предскажет ему судьбу.

И вот как-то раз, когда мы стояли в порту, тетушка поднялась к нам на борт с чистой рубахой для меня и корзинкой яблок. Тут-то Фрэнки и пристал к ней как банный лист: погадай да погадай ему по руке.

«Ну ладно, ты будешь дважды женат и умрешь бездетным», – говорит она и отталкивает его ладонь.

«Это вы бабам рассказывайте, – говорит Фрэнки, – а мне расскажите про меня самого!»

И снова сует ей руку прямо под нос.

«Ну хорошо, ты добудешь уйму золота, – говорит она. – Отпусти же меня, негодник!»

«К черту золото, – говорит Фрэнки. – Я хочу знать, что меня ждет – что мне предстоит совершить. Ну пожалуйста, матушка!»

И давай ее уламывать, а уж уламывать женщин Фрэнки умел. Перед ним ни одна не могла устоять, иные даже про морскую болезнь забывали.

«Ну, так и быть, – говорит наконец моя тетка. – Получай, коли приспичило. Многое тебе предстоит совершить, и будешь ты пировать с мертвецом, заехав за край земли, и это еще цветочки. Ибо ты откроешь неведомый путь с востока на запад и обратно, и там, на этом пути, схоронишь лучшего друга и сердце свое вместе с ним. Но путь, открытый тобою, никто никогда не закроет, пока ты будешь лежать спокойно в своей могиле».[8]

«А если не буду?» – спрашивает Фрэнки.

«Ну, тогда, – отвечает тетушка, – железные корабли станут ездить посуху: верно, Сим? И довольно глупостей! Где твоя грязная рубаха?»

Больше Фрэнки из нее ни слова не вытянул. Когда мы с тетушкой вышли из каюты, он стоял возле румпеля с рассеянным видом и подбрасывал на ладони яблоко.

«Боже мой! – говорит мне тетушка. – Целый мир у него в горсти, маленький и круглый, точно яблочко».

«Вы ж его сами угостили», – напомнил я.