Джейн Остен и ее современницы - Елена Прокофьева

Конечно же, Мэри он тоже посвящал стихи.

Стихи тронули сердце шестнадцатилетней Мэри. Зато ее оставили равнодушной горестные письма Харриэт, которая, дойдя до последней степени отчаяния, взывала к девушке, похитившей сердце ее мужа. Ведь письма Харриэт не отличались изяществом стиля и пестрели ошибками. Позже Мэри показала их Шелли и посочувствовала ему: ведь он был навеки связан со столь примитивным созданием!

* * *

Просить руки Мэри у Годвина Шелли, по понятным причинам, не мог. И он предложил Мэри бежать с ним. Мэри сочла это очень романтичным, но удивила Шелли ответной просьбой – взять с собой еще и Джейн. Она пояснила, что Джейн задыхается в атмосфере родительского дома: оставшись одна, Джейн погибнет.

Ни Шелли, ни Мэри не догадывались тогда, что Джейн тоже влюбилась в красивого поэта и мечтала о том, как, пресытившись Мэри, он увлечется более яркой и привлекательной женщиной, каковой Джейн считала себя.

Как-то утром Мэри и Джейн вышли из дома, заявив, что идут в бакалейную лавку, но Шелли уже поджидал их с нанятой каретой. Ночевали они уже во Франции, в Кале, где наутро их настигла взбешенная миссис Клермон-Годвин. Она требовала, чтобы хотя бы Джейн вернулась домой. Но Джейн ответила отказом.

Затем последовало долгое путешествие по Европе, несколько омраченное постоянным безденежьем. Чтобы ехать по горам Швейцарии, Шелли купил мула, на котором, согласно его плану, они должны были ехать по очереди. Но уже на следующий день Шелли растянул лодыжку и не мог идти. Так что верхом ехал он, развлекая чтением стихов уныло бредущих девушек. Им приходилось ночевать в самых бедных и грязных гостиницах, а то и вовсе в деревенских сараях или под открытым небом. Однако такое путешествие для молодых, ничем не обремененных людей все равно оказалось интересным, и позже они вспоминали его с удовольствием.

Влюбленным несколько портила удовольствие Джейн, которая, чем более убеждалась в полнейшем равнодушии к ней Шелли, тем чаще закатывала истерики и выдумывала несуществующие болезни, лишь бы привлечь к себе его внимание. Но поэт был по-настоящему влюблен в Мэри.

Когда все трое вернулись в Лондон, Джейн поступила в театральную труппу под именем Клер Клермон, а Мэри Годвин и Перси Биши Шелли поселились в маленькой квартирке, где, бывало, целое утро проводили, складывая из бумаги кораблики, в полдень пускали их в парке, а вечером читали вслух и обсуждали прочитанное.

Все это время – начиная со дня побега – Мэри и Перси вели дневник, один на двоих. Они вели его, даже когда Уильям Годвин запретил Мэри и Перси переступать порог своего дома. Когда родители Перси, узнав о новой выходке сына, прекратили давать ему деньги. Когда Мэри забеременела и готовилась произвести на свет незаконного ребенка – точно так же, как ее мать. Когда Харриэт пришла просить помощи у Шелли – обнищавшая, измученная, с дочерью на руках. Вернуться к родителям Харриэт не смела. Шелли предложил ей поселиться вместе с ним и Мэри «на правах сестры и друга» где-нибудь в Швейцарии, и очень удивился, когда Харриэт с гневом отвергла это предложение. Не меньше его была удивлена и Мэри Годвин. Она записала в дневнике после визита Харриэт: «Очень странное существо».

Впрочем, с того момента как Шелли поселился в Лондоне, Харриэт направляла всех своих кредиторов к нему. Шелли грозили арест и долговая тюрьма. Идиллия с пусканием корабликов закончилась очень быстро. Мэри переехала в самые дешевые меблированные комнаты, а Шелли вынужден был скрываться.

Они виделись урывками, долго оставаться рядом с Мэри Перси не имел возможности.

Сохранились их письма того периода.

«Какое краткое мгновенье я видела тебя вчера, любимый мой, неужто мы должны так жить до шестого числа? Утром я ищу тебя и, пробудившись, оборачиваюсь, чтобы взглянуть на тебя, – пишет Мэри. – Мой милый Шелли, ты одинок и бесприютен, отчего не позволено мне быть рядом, чтобы подбодрить тебя и прижать к своему сердцу?»

«Моя бесценная любовь, зачем так кратки и смятенны наши радости? – воркует в ответ Шелли. – Знай же, единственная моя Мэри, что без тебя я опускаюсь, уподобляюсь грубиянам и пошлякам. Я ощущаю, как их пустой и цепкий взгляд впивается в меня и держит, пока я словно заражаюсь мерзостью их мыслей».

Примерно к этому периоду относится стихотворение Шелли «Доброй ночи»:

В конце концов Шелли с помощью отца и друзей расплатился с кредиторами, и они с Мэри вновь зажили вместе. К ним присоединилась и Клер под предлогом помощи Мэри, находившейся на последних месяцах беременности. Поскольку Мэри уже не могла выходить – считалось неприличным появляться в обществе, когда беременность делалась заметной, – Клер составляла компанию Шелли во время его визитов к друзьям.

Муза. Гравюра XIX века

Тем временем Харриэт родила сына Чарльза, чему Перси был несказанно рад. Все-таки наследник многое значил для баронета Шелли. Радость и гордость Перси по поводу рождения законного сына больно уязвляла Мэри, ожидавшую появления внебрачного ребенка.

Единственным, кто помогал им в это время, был все тот же Томас Хогг, приятель Шелли, уже давно влюбившийся в Мэри и добивавшийся ее расположения. Но и эта поддержка не приносила ей утешения, ведь Шелли был не против того, чтобы Хогг стал ее любовником. Ему грезилась наяву картина: поэт, возвышенный душой, дружелюбно взирает на счастье двоих самых близких ему людей – любимой и друга. Даже в письмах к Хоггу он называл Мэри не иначе как «наше общее сокровище». Но «сокровище» не пожелало стать общим. Мэри удавалось очень деликатно, не оскорбляя чувств Хогга, отказывать ему на протяжении двух месяцев.

Все эти треволнения не могли не сказаться на здоровье Мэри и ее ребенка. Роды начались преждевременно, на свет появилась очень слабенькая девочка. Несмотря на заботы матери, она прожила всего несколько недель.

* * *

И даже в дни самых тяжких испытаний Мэри Годвин продолжала вести дневник, начатый в день побега:

6 марта 1815 года: «Нашла мою малютку мертвой. Злополучный день. Вечером читала падение иезуитов».

9 марта: «Все думаю о моей малютке – как действительно тяжело матери потерять ребенка. Читала Фонтенеля “О множественности миров“».