Сделай погромче - Джо Мино

— Ты за кого? — спросил он меня.

— Чего? — спросил я, подаваясь вперед, чтобы расслышать.

— Ты за кого? — снова спросил он, оглянувшись через плечо на своих приятелей, и снова прищурившись. — В какой команде, спрашиваю?

— Чего? — снова спросил я.

— Ты скин блин, или нет?

— Нет, — сказал я, похлопывая себя по лысине.

— Ну и иди на хрен, — сказал он и швырнул в меня соломинку. Она стукнула меня по лбу, мокрая от его слюны, и приземлилась к ногам. Я пожал плечами, пытаясь изобразить улыбку и чувствуя себя от этого невероятно тупым.

— Панк мертв, — сказал он, кивая мне. — Ты блин следующий. — Он поднял большой палец, а затем развернул его к земле — имея в виду, очевидно, мой близкий конец. Его приятели закивали и легкой походкой покинули магазин, пихая друг друга и смеясь. Я стоял на ступеньках музыкального магазина, не имея никакого на хрен понятия, что тут вообще только что произошло.

Короче, я собирался на этот панковский концерт, впервые в жизни, наверное, и на мне были прекрасные армейские ботинки отца, эти чудесные ботинки на шнурках на двадцать дырок, и было часов восемь вечера, и я выходил из дома втихаря, потому что не хотел, чтобы папа стал вдруг останавливать меня, плюс не хотел, чтобы он увидел, во что я обут. Но, видимо, я оказался недостаточно проворен, и он все-таки сказал: «Минуточку, приятель» — и я остановился, и пошел назад, и папа вздохнул и, стащив себя с дивана, уставился на меня как на полного идиота удивленными огромными глазами, раскрыв рот, качая головой, глядя мне на ноги.

— Это что, мои ботинки? — спросил он. На нем все еще была его синяя заводская форма, очки запотели и скособочились.

— Ну да. Кажется, да.

— У тебя есть ровно десять секунд, чтобы снять их, прежде чем я сам стяну их с тебя.

Я стоял на лестнице, и мы смотрели друг другу в глаза. Он все еще был немного выше меня, и я просто стоял и, не шевелясь, смотрел на него сверху вниз.

— Я служил в этих чертовых ботинках, — пробормотал он. — Короче, либо ты снимаешь их сам, либо я снимаю их с тебя, — снова сказал он.

— Я аккуратно, — сказал я.

— Десять, — сказал он, делая шаг вперед. — Девять. Восемь. Семь.

— Они будут как новенькие, обещаю, — сказал я.

— Шесть. Пять. Четыре.

— Пап.

— Три. Два.

— Ладно, — сказал я.

— Снимай.

— Ладно, — сказал я. — Ладно, — прошептал я, садясь на ступеньку и приступая к длительной процедуре расшнуровывания.

Папа отвернулся и снова уселся на диван, на всякий случай поглядывая на меня, чтобы убедиться, что я действительно их снимаю, и чтобы не заплакать, я все повторял: «Я не какой-нибудь хренов сукин сын», из песни Misfits «Когда орлы бросают вызов».

После того как ботинки были сняты и пережит час позорных унижений, я уговорил Гретхен пойти со мной на мой первый панковский концерт, «7 секунд». Это был один из самых удивительных вечеров в моей жизни, несмотря на то, что нам удалось послушать одну-единственную песню и несмотря на всю эту заваруху между панками и скинами. Это не имело никакого значения. Ведь не в группе было дело, верно? Играли они хорошо и громко, и весело, и единственной песней, которую мы зацепили, была перепевка, про которую говорила маленькая, «99 красных воздушных шариков», типа немецкий хит 80-х про ядерную войну, — я вспомнил оригинальный клип с чумовой иностранной дамой и воздушными шариками и всем таким, и, думаю, в детстве ядерной войны я боялся до усрачки, а песня была такая веселая и заводная, что мне тогда и невдомек было, о чем там речь, — но когда ее начали играть «7 секунд» и когда вокалист, Кевин Секунд, объявил «99 красных воздушных шариков», все вокруг как будто обезумели. Поэтому, наверное, я называю этот вечер одним из лучших, понимаете? Ну все эти люди вокруг, или вообще ощущение, что ты со всеми вместе, что ли, наверное.

«Косолапый медведь» был чем-то типа спортивного бара прямо напротив боулинга, в центре модного района, где тусовались яппи, но когда мы подъехали, перед входом вилась огромная очередь грязных панков, и, короче, это было потрясающе. Нам не удалось найти бесплатную парковку, а денег у нас не было, и еще часа два мы разъезжали вокруг, пока наконец нам не повезло. Мы выбежали из машины и встали в очередь, и к тому времени, как мы вошли, две группы уже отыграли, а «7 секунд» почти заканчивали, а зал был упакован под завязку. Внутри все было из темного дерева, столы сдвинуты к стенам, и у них сгрудились максимально припанкованные ребята: крашеные волосы, черные свитера с капюшонами, штаны в широкую клетку, юбки, значки, нашивки, английские булавки, черные мотоциклетные куртки с написанными на спине названиями групп. Еще было много скинов, обритых наголо, в белых футболках и черных армейских ботинках с высокой шнуровкой, с нарисованными на руках, а кое у кого на лысом черепе, иксами. Все танцевали, все орали и двигались широким хороводом в центре зала. Кажется, я никогда такого прежде не видел.

Короче, я знал эту песню — «99 красных воздушных шариков». В смысле, я помнил ее еще с детства, и когда вокалист произнес название песни, все вокруг обезумели, и басист начал знакомую басовую линию, только быстрее и жестче, затем вступили ударные, сначала бочка, затем остальные, аудитория бесновалась — прыгая, толкаясь, танцуя, — и затем вступил голос, «Девяносто девять красных воздушных шариков, плывущих по летнему небу», и наконец, когда дело дошло до припева, «Уо-уа», каждый в толпе подпевал — каждый, даже Гретхен и я, — и я прыгал и, не знаю, чувствовал себя примерно так же, как когда пел в церкви, чувствовал себя частью чего-то, знаете, чувствовал, что я не один, и потом снова припев «Уо-уа» — и каждый повторял, и я поднял глаза, а у сцены уже кто-то затеял возню, там были скинхеды в сине-зеленых куртках, и они пихали друг друга, налетая на панков, и песня почти закончилась, когда какой-то долговязый панк с зеленым ирокезом толкнул крупного скина и бац! — тот залепил ему в глаз. Через секунду за панка вступилась синеволосая девчонка в черной кожаной куртке, похожая на пожарный гидрант, она подошла и плюнула прямо в лицо скинхеду. Тот рассмеялся и плюнул в ответ, метко попав прямо в лоб. Девчонка на хрен разъярилась и повисла на скинхеде, другие панки не остались в стороне, панки и скины поскидывали свои куртки, и пошел конкретный махач, и тут песня закончилось, и вокалист, Кевин Секунд, посмотрел на это дело и сказал: «Ладно, ладно, сегодня мы уйдем отсюда вместе, скины и панки, мы все уйдем отсюда вместе», и я не очень-то понял, что он имел в виду, но мне понравилось, как он это сказал. И это, блин, сработало. Скины и панки расслабились и снова стали танцевать, не убивая друг друга, и один толстый скин даже помог панковской девчонке подняться с пола, и мне это было так странно.

После концерта Гретхен встала в очередь за футболкой и сказала: «Эти парни все делают сами».