Буря перед бурей. История падения Римской республики - Майк Дункан

Поскольку эквиты вполне могли мобилизовать в защиту своих интересов общественную поддержку, Друз приготовил пакет программ, чтобы задобрить старую Гракхову коалицию. Городскому плебсу он пообещал увеличить долю субсидируемого хлеба, а сельской бедноте аграрный закон по образу и подобию Lex Agraria Тиберия Гракха. У римских выборщиков все эти шаги пользовались огромной популярностью, но италийцы, узнав о них, насторожились. До этого они успешно застопорили работу комиссии Гракха, и вот теперь, похоже, с тем же явился и Друз, дабы сделать второй заход. Именно этот вопрос побудил Силона нанести визит старому другу – вопрос наделения италийцев полноправным гражданством, залогом решения которого, в конечном итоге, для многих стало состояние, священная честь и сама жизнь.

Хотя Друз и намеревался осчастливить всех обещаниями всего и вся – хвастался, что «я все раздам сам, не ожидая щедрот от других»[207] – но народ на этот раз обошел. Ни крестьянам, ни сенатской элите идея дальнейшего субсидирования хлеба не понравилась. Старые сенаторы побаивались увеличивать палату еще на триста человек и тем самым распылять собственную власть. Эквиты боялись, что у них и вовсе ее отнимут. Ну и, разумеется, все римляне, к какому бы сословию они ни принадлежали, категорически противились намерению предоставить италийцам гражданство.

Друз и поддерживавшие его оптиматы тоже наткнулись на яростное сопротивление со стороны Луция Мария Филиппа, избранного в тот год консулом. Он был старым противником Скавра и Красса; своими корнями вражда между ними уходила в кризис 104–100 гг. до н. э. Именно Филипп когда-то сказал, что в Риме не наберется и двух тысяч человек, владеющих всей собственностью, а затем предложил собственный законопроект о перераспределении земли. И теперь, когда с аналогичной законодательной инициативой выступили его враги, Филипп встретил ее в штыки. Его поддержали публиканы, совершенно справедливо полагая, что пакет законопроектов Друза таит для них угрозу. В день голосования Друз великолепно проделал свою работу, и все, казалось, пройдет как по маслу. Но вдруг на форум пришел Филипп и попытался свернуть Народное собрание. Кто-то из приспешников Друза «схватил его за горло и не отпускал до тех пор, пока у него изо рта и из глаз не пошла кровь»[208]. Филипп сумел вырваться, но столь неподобающее обращение с консулом привело его в бешенство.

Учитывая особенности исторических свидетельств, очень трудно сказать, какие именно предложения удалось провести Друзу. Нам известно, что законопроекты о земле, субсидировании зерна и судебной реформе он отстоял, но вот что касается предоставления италийцам гражданства, то эта инициатива либо не обсуждалась собранием, либо оно ее отклонило, потому как в жизнь ее так и не претворили. Их опять лишили трофея. В который раз италийские ветераны, служившие под началом Мария, объединились с озлобленными эквитами, которых вытолкали из Рима взашей в 95 г. до н. э. И их недовольство вылилось в жуткий бунт.

Еще до провала законопроекта одна из италийских группировок, проповедовавшая насилие и отколовшаяся от других, решила устроить заговор с целью убийства консула Филиппа и его коллеги Секста Юлия Цезаря[209] во время Латинского Фестиваля. Друз успешно их предупредил, и после празднества они остались живы, но при этом возник весьма неудобный вопрос о том, как Друз мог первым прознать о столь опасных планах – с кем он состоял в сговоре? Однако в конце сентября 91 г. до н. э. создавалось впечатление, что он, как и раньше, пользовался поддержкой сената; благодаря цепкой хватке Скавра и Красса, большинство сенаторов были на его стороне.

Пока он твердой рукой контролировал ход событий, в сентябре 91 г. до н. э. на вилле Красса собралось несколько оптиматов, чтобы обсудить вопросы более возвышенного порядка. Эта небольшая компания включала старый друзей Красса Антония и Сцеволу, а также двух многообещающих молодых школяров: Публия Сульпиция Руфа и Гая Аврелия Котту. Старого Скавра на этот раз не было, но он, в присущей ему манере, сообщил, что будет «поблизости в своей усадьбе»[210].

Об этом званом ужине мы знаем благодаря тому, что он стал местом действия одного из самых важных диалогов Цицерона – «Об ораторе». О том собрании он узнал несколько лет спустя от одного из его участников и впоследствии превратил в декорацию для своих разносторонних размышлений об истории, теории и практике ораторского искусства. Какими бы удивительными ни были детали данной дискуссии, важнее всего представляется то, почему он выбрал для него именно это время и место. Цицерон любил говорить о персонажах в кульминационный момент, когда они пребывали на вершине жизненного опыта и мудрости – перед самой их кончиной. А над теми, кто собрался на вилле Красса, действительно реяла смерть. Пройдет всего несколько лет, и они все до единого умрут. Антуражем для дискуссии «Об ораторе» Цицерон выбрал не только конец жизненного пути своих героев, но и канун гражданской войны, до которой оставалось всего несколько недель, хотя никому из них это было еще неведомо.

Избежать насильственной смерти было суждено одному лишь хозяину вечера, Луцию Крассу, хотя у него наличествовали все основания умереть сразу после начала противостояния. Когда Филипп опять устроил в сенате бучу по поводу отмены законов Друза, Красс выступил в их защиту и произнес еще одну долгую, убедительную речь, которая тут же привела сенаторов в чувство. Но поскольку на тот момент он уже болел какой-то непонятной болезнью, эта речь уложила его в постель и неделю спустя его не стало. Ему еще не исполнилось и пятидесяти. Вот что сказал по поводу смерти Красса Цицерон:

«Горько это было для его друзей, бедственно для отчизны, тяжко для всех благонамеренных людей; но затем, однако, последовали такие общественные бедствия, что, думается мне, не жизнь отняли у Луция Красса бессмертные боги, а даровали ему смерть. Не увидел он ни Италии в пламени войны, ни сената, окруженного общей ненавистью, ни лучших граждан жертвами нечестивого обвинения… ни, наконец, этого общества, где все извращено, в котором он был столь видным человеком, когда оно еще было в расцвете»[211].

Пока соперники озаботились смертью друга, Филипп бросился в атаку. Он побудил сенат отменить законы Друза, либо по религиозным мотивам, либо из-за насилия в Народном собрании, жертвой которого он сам стал. И хотя Друза нередко ставят в один ряд с другими радикальными трибунами, он оказался не готов к решительному шагу из числа тех, на которые пошли его предшественники Сатурнин и братья Гракхи. Он попросту смирился с судьбой и не стал ветировать отмену его законов. Но при этом сказал: «Хотя в моей власти и оспорить постановления сената, я этого делать не стану, потому как знаю, что виновные вскоре и так понесут наказание»[212].