Другой Париж. Изнанка города - Наталья Лайдинен

– Интересно, как бы воспринял все это сам Джим, если бы был жив? – риторически спросил я.

– Моррисон мертв! – взвился старик. – Он не переворачивается в могиле, но его душа горит в адских языках такого пламени, что вы себе и представить не можете эту боль, сводящую с ума с утра до вечера! Боль от того, что энергии Диониса разрушили не только его самого как личность, как поэта, – но и сотни, тысячи таких вот идиотов, которые молятся на него, как на икону! – Мориа показал в сторону могилы, где толпились фанаты. – За это он навечно проклят, это его самое страшное наказание!

– Не знаю, – усомнился я. – Для многих, для меня тоже, Джим Моррисон – знаковая фигура. Символ свободы, преодоления комплексов, границ…

– Ты ничего не знаешь о границах. Многие из них условны, а многих и вовсе нет. Люди сами придумывают себе оковы… – Старик перешел на шепот, сдувшись в одно мгновение, как воздушный шарик. – Скоро будет темнеть. Кладбище – не лучшее место, где нужно быть в сумерках. Им тут только местные кошки рады. Они сами скользят туда-сюда, как тени между мирами.

Моника сделала круглые глаза и сильно толкнула меня в бок. Я не решился продолжать дискуссию.

– Кстати, я здорово проголодалась после нашей прогулки! – стараясь быть веселой, заявила цыганка.

– Да и Улисса пора кормить! – эхом отозвался старик.

Мы отправились в пристанище Мориа.

Радостным лаем нас издалека поприветствовал пес.

– Негоже собаке весь день на цепи сидеть! – вздохнул Мориа, разматывая длинную веревку и выпуская соскучившегося пса на волю. – С собой брать тоже не всегда хорошо, особенно когда идем в такие места. Да и случайных прохожих Улисс отпугивает. Знаешь, как он у меня оказался?

– Расскажи! – попросила Моника, гладя довольную собаку по мохнатой голове.

– Я его в луже подобрал года три назад. Совсем кроха, едва на ладони помещался. Мокрый, жалкий, дрожал весь. Думал, не выживет он. Спрятал под свитер, принес сюда. Согрел ему молока, неподалеку нашел бутылочку, соску из резиновой перчатки сделал. Так он, стервец, целую чашку разом высосал! Лег, лапы в разные стороны растянул, пошевелиться не в состоянии. Уснул. А тут зверушка какая-то в кустах зашуршала, – может, белка пробежала. Так он тявкать начал. Еле-еле так, очень смешно было. Я сразу решил: выживет – будет доб рая охранная собака. Оказался добрый, очень умный. И меня всегда охраняет. Сейчас накормим его…

Старик отлучился в сторону своего подсобного хозяйства и вернулся оттуда с куском замороженного мяса.

– Быстро согреется и будет тебе ужин! – сказал он псу. Тот посмотрел ему в глаза с полным пониманием и завилял хвостом.

Через несколько минут терпение Улисса было вознаграждено.

– А мы тем временем тоже что-нибудь приготовим! – весело сообщила Моника. – Вы тут поговорите пока с Тимошем, я мигом.

Старик развел костерок. В вечерней сырой прохладе уютно запахло дымком и горящими дровами. Моника налила нам по стаканчику вина, порезала сыр, овощи и лепешки. Сама она принялась возиться у костра с небольшой кастрюлькой, увлеченная приготовлением неведомого мне блюда.

– Сколько ты еще будешь тут жить? – спросил я Мориа.

– Сколько Бог отмерит, – бросил он, глядя в огонь. – Никто не знает свой срок.

– Я слышал, сейчас бездомных выселяют из таких мест. Цыган вот из Сен-Дени выгнали. Не боишься, что и к тебе однажды придут и попросят отсюда? Рано или поздно это случится. Ты ведь живешь рядом с памятником архитектуры и известным ботаническим садом…

– Попросят – уйду. Обидно, врос я уже сюда, но не смертельно. В мире много хороших мест. Я слышал, даже на знаменитом Байконуре, где секретность и охрана, нашли несколько десятков бродяг! – хмыкнул он. – Выгонят – найду другое место. Это не первая большая перемена в моей жизни. К тому же я не бездомный, я клошар, ничем не владею, ни за что не держусь. И весь Париж, как и весь мир, мой дом. Значит, мне везде будет хорошо. Они только думают, что города принадлежат им, тем, у кого есть квартиры, работа, автомобили. На самом деле города принадлежат нам. Тем, у кого ничего нет.

– Где ты родился? Кто были твои родители?

– Я не помню. Они давно умерли, – ответил, помолчав, старик и посмотрел на меня большими умными глазами. Которые, вне всяких сомнений, всё помнили. У меня вдруг возникло странное ощущение, что он гораздо моложе, чем мне показалось сначала.

– Что ты делал раньше? Кем ты был до того, как стал клошаром? – не унимался я.

– Да что ты пристал! – мягко уклонился Мориа. – Меня раньше не было. Раньше был кто-то другой. Но его давно нет. Хочешь разговаривать с человеком – не лезь в его прошлое. Это иллюзия. И будущее иллюзия. Сейчас мы сидим с тобой и пьем вино. И только это имеет значение.

Я чувствовал себя подавленным. В первый раз за все время пребывания во Франции я встретил человека, о котором отчаянно захотелось узнать подробности, чтобы в дальнейшем описать его судьбу в моем материале, тень которого нависала надо мной дамокловым мечом. Более того, он был не просто бездомным или бомжом – он оказался настоящим клошаром, которого я с огромным трудом отыскал в Париже после стольких недель безуспешного поиска. У него единственного была своя философия и какая-то тайна в прошлом, которое, судя по всему, отличалось неординарностью.

И теперь этот старый клошар, усмехаясь в бороду, усколь зал от меня, как вода сквозь пальцы, не давая ни малейшего повода хоть за что-то зацепиться, чтобы размотать назад узорную ниточку его жизни. Но я не собирался сдаваться.

– А вот и горячее готово! – между тем громко порадовала Моника.

– Что это у нас сегодня такое аппетитное? – живо поинтересовался старик, потирая руки.

– Традиционное цыганское блюдо. Острый суп хабе рома.

– Где-то у меня была пара глубоких тарелок… – Мориа встал, покряхтывая, и вернулся с посудой. – Давненько я ими не пользовался. С твоего прошлого приезда, принцесса.

Цыганка рассмеялась и разлила суп. Он был густой, ароматный и совершенно непрозрачный. В горло и нос мне сразу ударили восточные специи, я немного закашлялся.

– Прополощи горло вином! – посоветовал старик. – Нет у тебя, похоже, привычки к цыганской кухне.

Мы еще выпили. Я не терял надежды разговорить его и пытался изобрести какую-то интересную для него тему. Внезапно мне на выручку пришла Моника:

– А что это там было сегодня, на кладбище?

– Что было? – нахмурился собеседник.

– Тот голос… Который вдруг прозвучал. Та песня…

– Голос как голос, я вообще ничего особенного не слышал.

– Мне показалось, – продолжила Моника, – что я уже слышала этот голос. И эту песню. Только не помню, где и когда.

– Конечно, слышала! – облегченно вздохнул старик. – Это же была песня Моррисона. Одна из самых известных. Ее все слышали. Правда, Тимош?