Сезон долгов - Елена Хорватова

«Я ничего не боюсь, – повторяла Ася, скорчившись за чаном, в котором обычно кипятили белье. – Ничего-ничего не боюсь. Я сумею отсюда вырваться. Все будет хорошо. Господи, помоги!»

После полуночи на узкой тропинке, ведшей в обход проезжей дороги из низины, в которой располагалась тюрьма, показалась женская фигурка. Она шла очень быстро, почти бежала. Горы, именовавшиеся в этих местах сопками, тянулись вокруг сплошной волнистой цепью, хорошо различимой на фоне окрашенного лунным светом неба, поражая сходством с огромными морскими волнами, внезапно застывшими по приказу некоего чародея.

Асе нужно было обогнуть мрачную черную гору с высоким крестом, прозванную каторжанками «Вечный покой». За ней начиналась дорога, ведущая к воле.

Женщина, проведшая полгода в тюрьме, задыхалась от непривычно быстрой ходьбы, сбивала каблуки об острые камни, торчавшие под ногами, цеплялась юбкой за какие-то сучья, неразличимые в темноте. Она уже обогнула гору и вышла на луг, поросший травами и полевыми цветами, когда вдруг споткнулась и упала. Перед ее лицом качались на стеблях дикие пионы, называемые в этих местах «марьины коренья».

«Нужно встать, – говорила себе Ася, – нужно идти. Я должна скорее добежать до деревни и спрятаться у Андрея!»

Но сил подняться не было, и от забытого острого запаха летних трав и цветов кружилась голова...

Дмитрий Степанович Колычев, в прошлом – судебный следователь, а ныне – присяжный поверенный, глава адвокатской конторы «Князь Рахманов и Колычев», в одиночестве ужинал у себя дома.

Особнячок в Третьем Зачатьевском переулке, который он когда-то взял в аренду, перебравшись по службе в Москву, был теперь его собственностью. Полгода назад, за смертью хозяйки, наследники выставили дом на продажу, и Колычеву удалось выкупить свое жилье у новых владельцев за невысокую иену.

Дмитрий поначалу собирался пригласить хорошего архитектора и перестроить старый дом, отделав его в стиле «модерн», но потом закрутился с делами и махнул на свои прожекты рукой. Поэтому жилище молодого холостяка представляло собой не элегантную «гарсоньерку», достойную модного адвоката, а вполне старосветский домик с низкими потолками, теплыми печками, пузатыми комодами, салфеточками, вышитыми руками покойной хозяйки, фикусами и геранью...

Колычев привык к этой обстановке, чувствовал себя здесь вечерами словно у бабушки в гостях – спокойно и уютно, особенно после деловой суеты своей адвокатской конторы, и постепенно приходил к мысли, что ему, как закоренелому холостяку, не к лицу отказываться от своих привычек ради модной мишуры.

Прислуживала в доме молодая супружеская пара, вывезенная Колычевым из провинции – Василий и Дуняша. Вася поступил в услужение к Дмитрию Степановичу еще в те времена, когда Колычев, юный неоперившийся юрист, совсем недавно окончивший курс в университете, оказался в уездном городке на Волге и делал первые робкие шаги в своей карьере.

Неотесанный деревенский Васька плохо соответствовал образу вышколенного лакея из дворянского дома, но зато относился к своему делу с душой и старанием. Когда он вздумал жениться на Евдокии, служившей горничной в гостинице, и попросил хозяина о месте для будущей жены, Колычев не отказал, приняв в дом и Дуняшу. С тех пор слуги успели так привязаться к своему хозяину, что считали его почти родным и позволяли себе порой излишнюю фамильярность. Дуняша, наведываясь в молочную лавку, бывало говорила молочнице, с которой была дружна:

– Наш-то, Дмитрий Степанович, большой умственности человек, а ходить за ним надо, как за малым дитем... Он сам-то у нас по юридической части, так о житейском подумать некогда, во все нам с Васей вникать приходится. Вчера Василий мой недоглядел, так барин из дому без галош ушел и без зонтика, а ведь осень на дворе, дождливо... Ну, известное дело, промок барин и ноги все как есть вымочил, теперь вот кашлять принялся. Я сегодня молока у вас побольше возьму, будем Дмитрия Степановича на ночь отпаивать горяченьким. Холостяк ведь, позаботиться некому... Вот судьба у человека – умный, непьющий, знатного рода, должность по юридической части имеет, собой красавец, а с женщинами не везет... Хоть бы вы, Прасковья Петровна, какую-нибудь невесту нашему барину приискали, вы, поди, всех невест тут в округе знаете... А уж жених какой – чистое золото. Да, и сметаны мне еще фунт отпустите, Дмитрий Степанович наш очень оладушки со сметанкой уважает.

Вернувшись поздно вечером домой из конторы, Колычев к своему удивлению не нашел слуг – ни Василия, ни Дуси. И только обнаружив на столе под салфетками заботливо приготовленный ужин, он вспомнил, что Дуняша накануне отпросилась вместе с мужем в гости – хозяйка молочной лавки выдавала замуж дочку, и по этому поводу в ее доме намечались широкие торжества.

«Следовало бы пойти в ресторан, – уныло думал Дмитрий, ковыряя остывшую котлету, – но как-то лень. Ей-богу, моя адвокатская практика стала забирать слишком много сил. Вечером невольно хочется как суслику забиться в теплую нору и не высовывать носа. А так ведь и одичать недолго...»

Из прихожей донеслось негромкое треньканье – кто-то осторожно крутил ручку дверного звонка. Нужно было пойти открыть двери – прислуги ведь дома не было. Дмитрий поднялся из-за стола, промокнул губы, кинул салфетку на скатерть и вышел в переднюю.

Звонок продолжал дребезжать. Колычев, щелкнув замком, распахнул двери. На крыльце стояла скромно одетая барышня. С полей ее маленькой темной шляпки капала дождевая вода, нещадно мочившая выбившиеся пряди волос.

– Господин Колычев? – неуверенно спросила незнакомка.

– К вашим услугам, – ответил Дмитрий. – Чем могу служить?

– Меня прислала к вам Мура Веневская, – ответила девушка. – Надеюсь, вы такую помните?

Ее ответ показался Колычеву нахальным, и он сухо ответил:

– Простите, мадемуазель, но я не брал на себя обязательства принимать знакомых госпожи Веневской.

В глазах незнакомки мелькнуло что-то похожее на отчаяние.

– Я так и знала, что вы не захотите со мной говорить, – горько выдохнула она и пошла по засыпанной листвой дорожке прочь. Ее худенькая фигурка была такой неприкаянной, что Дмитрию стало совестно – вот, взял и выгнал человека под дождь, даже не узнав, какое дело эту девочку привело.

Заметив, что плечи незнакомки вздрагивают, а рукой в перчатке она смахивает со щеки слезы, Колычев спустился с крыльца и пошел следом за ней.

– Простите, мадемуазель, я не хотел вас обидеть. У вас какое-нибудь дело ко мне?

– Да. Послушайте, Дмитрий Степанович... Я... Я была под судом за преступление, которого не совершала, а потом бежала с Нерчинской каторги. И мне очень нужна помощь. Вы, конечно, вправе сдать меня полиции...

Колычев быстрым внимательным взглядом окинул сад, тающий в мокром осеннем сумраке, и улицу за оградой, освещенную матовым, как яичный желток, колпаком старого фонаря. Ничего настораживающего на глаза ему не попалось.