Слуги дьявола - Сергей Владич

За все эти годы Герман ни разу не нарушил устав и очень этим гордился. Он научился любить монастырские порядки и своих братьев во Христе. Прожив в Божьей обители более десяти лет, он узнал, что среди них нет святых и безгрешных. В душе чуть ли не каждого монаха было нечто, что тот тщательно скрывал от мира. Вот, к примеру, брат Айван как-то обмолвился, что в молодости убил напавшего на него человека и пришел в монастырь отмаливать свою грешную душу. Или другой случай: однажды, и это случилось совсем недавно, прекантор Сильвестр привел в монастырь женщину и удерживал ее три дня в одном из помещений, примыкающих к скрипторию. Когда несчастная, замерзшая и голодная, стала звать на помощь, ее обнаружили и выдворили из монастыря. При других обстоятельствах Сильвестр понес бы весьма суровое наказание, но их монастырь был мал — всего чуть больше двух дюжин монахов, — и заменить монаха во время службы было попросту некем. После долгого обсуждения его проступка на капитуле старший певчий был наказан дополнительными работами по чистке бани и отхожих мест, но остался при должности. Правда, его также лишили доступа к монастырской печати.

Едва различимые изменения произошли на небе — оно чуточку посветлело. «Пора!» — подумал Герман, взялся за веревку и качнул колокол. В тишине ночи прозвучал гулкий призыв к молитве. Он ударил еще и еще раз. Даже тьма вынуждена была отступить под столь мощным напором. Все, дело сделано, теперь ему и самому следовало поспешить, чтобы не опоздать к всенощной.

Он схватил фонарь, торопливо спустился вниз по винтовой лестнице, быстро добрался до монастырской галереи и лишь там, присоединившись к общей процессии, замедлил шаг, смиренно сложил руки и предался очищающим дух молитвам. Герман крепко усвоил, что братии полагается молиться в то время, когда не молится никто другой. Именно тогда им надлежало петь вечную славу Всевышнему, ограждая тем самым мир от Зла подлинным духовным щитом.

Однако в этот день ему не было суждено сосредоточиться на мыслях о Боге. Размышления о проступке Сильвестра упорно не шли из головы. Ведь до того, как принять постриг, Герман так и не познал женщины, и, наверное, поэтому в его сознании женское начало никак не хотело сосуществовать с библейским образом источника греха и соблазна. Женщина оставалась для него тайной, которой было предначертано пасть именно в этот день.

После службы и молитв вместе с рассветом наступило время для работ. Сегодня монастырский ризничий определил ему в обязанность собрать в близлежащем лесу хворост и заготовить дрова, ибо сгорбленная спина молодого монаха была как нельзя лучше приспособлена для переноски больших вязанок дров, которые ризничий потом использовал для приготовления углей. Герман взял с собой веревки, небольшой топор и отправился в лес.

Если ночь была его тайным союзником, то лес — злейшим врагом. Именно дерево погубило его спину, та проклятая надломившаяся ветка была во всем виновата. И теперь деревьям, кроме молодой и невинной поросли, нечего было ждать от него пощады. В этот раз в поисках достойного объекта отмщения он зашел поглубже в чащу, укрытую еще не устоявшимся снежным покровом, выбрал себе в жертву несколько дубков и сосен и, как заправский дровосек, приступил к рубке. Герману работалось легко, даже весело. В лесу было тихо, лишь вороны громким и сердитым карканьем отзывались на стук топора. Немного болела спина, но к этой боли он давно привык. Он рубил ветви на удобные для вязанок части и сносил их к проходящей через лес широкой тропе. Наконец набралось достаточное количество хвороста и дров и можно было приступить к доставке их в монастырь.

Он уже собирался закинуть за спину первую вязанку, как вдруг услышал какой-то сторонний звук. Это был характерный, сопровождавшийся легким пофыркиванием лошади скрип, который издают давно не мазанные колеса телеги. В безмолвном лесу это звучало так: скрип-скрип-фыр, скрип-скрип-фыр. Герман оглянулся и просто не поверил своим глазам: прямо по тропе к нему медленно приближалась повозка, запряженная сивым мерином. Тот был стар и едва передвигал ноги, но, тем не менее, повозку тянул исправно. «Хвала Всевышнему!» — подумал Герман. Ведь теперь он сможет доставить дрова в монастырь на повозке — кто же откажет в таком пустяке монаху-бенедиктинцу?

— Эй! — крикнул он, чтобы предупредить хозяев повозки о своих добрых намерениях. — Эй! Бог вам в помощь!

Но ответа не последовало. Вскоре телега поравнялась с Германом и остановилась. В ней никого не было.

Точнее, это ему так сначала показалось, ибо, обойдя ее сзади, он вдруг заметил торчащие из-под наваленного в повозке тряпья ноги в разбитых кожаных ботинках. Герман откинул тряпье. Ноги в ботинках оказались частью женщины, которая была неподвижна — то ли мертва, то ли без сознания. Она была в крови, со всклокоченными и спутанными черными волнистыми волосами, в разорванном в нескольких местах, довольно дорогом платье. Герман постоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, поежился от вдруг наступившего ощущения холода и в поисках поддержки огляделся по сторонам. Он будто надеялся, что вслед за телегой появится кто-нибудь более опытный и мудрый, чем он, кто знал бы, что нужно делать в такой ситуации. Но никто не появился. Они были в лесной чаще одни. Герман обошел телегу сбоку, привстал на цыпочки и наклонился над лицом женщины, чтобы понять, дышит ли она, как та вдруг открыла глаза и, видимо, попробовала закричать, но издала лишь какой-то неясный, хотя и довольно громкий, клокочущий грудной звук — то ли вздох, то ли всхлип. Герман в испуге отскочил от телеги. Женщина была жива.

Герман присел на сложенную им самим у дороги вязанку дров. Он был взволнован. Как нарочно, только сегодня на утренней службе он размышлял об этом странном случае с Сильвестром, и вот, пожалуйста, теперь он сам столкнулся с женщиной. Видимо, Господь тоже решил его испытать. Герман заметил, что женщина в телеге приподнялась и смотрит на него.

— Помогите мне, прошу вас, — прошептали ее губы. Видимо, ее сил хватило лишь на то, чтобы сказать эти несколько слов, ибо, когда Герман вновь приблизился к телеге, женщина опять была неподвижна и лежала с закрытыми глазами. Герман наконец спокойно разглядел ее. Она была очень красива, с тонкими чертами чуть смугловатого лица, явно не из местных. По правде говоря, это была самая красивая женщина из всех, которых Герман когда-либо видел в жизни.

Но что же ему с ней делать? О том, чтобы отвезти ее в монастырь и перепоручить заботам брата-госпиталия, не могло быть и речи. Сильвестр уже был наказан за аналогичный проступок, а он — прекантор. Герману грозило куда более суровое наказание, чем старшему певчему. Но и бросить умирающую женщину в лесу было бы грехом, ибо ясно, что до следующего утра ей не дожить, а довезет ли ее мерин до человеческого жилья — на это было очень мало надежды. Такого доходягу волки растерзают вмиг, едва только стемнеет. И тогда Герман решился отложить доставку дров до времени полуденного отдыха, а пока свезти эту незнакомку в ближайшую деревню, где было устроено нечто вроде странноприимного дома для приезжающих в монастырь паломников из окрестностей.

По прибытии в деревню выяснилось, что там как раз остановилось на постой несколько человек. Они вняли просьбе монаха и приняли женщину из его рук, пообещав позаботиться о ней. Герман же отправился с телегой за дровами. Ему нужно было спешить, чтобы успеть закончить работу до дневной трапезы. С телегой ему понадобилась всего одна ходка, чтобы перевезти заготовленные дрова в монастырь. Герман все успел сделать вовремя. Он очень гордился своим поступком, ибо спасти умирающую душу, пусть и женскую, было богоугодным делом. Если бы он только знал, какое смятение в его жизнь внесет эта случайная встреча…