Ангельский рожок - Дина Рубина

На постоянных ставках здесь работали несколько общих врачей, физиотерапевты, дерматолог, сосудистый врач. А прочие специалисты – из них два-три уникальных, мирового уровня, – приглашались на консультации. Тут Лёвкин талант, обаяние и умение уломать кого угодно на что угодно – хоть и господа бога сварганить новую вселенную – сработали самым благоприятным образом.

Лёвка считал, что своей внезапной и бурной популярностью клиника обязана Толстопузу. Похоже, это было правдой.

Девчонки, все три, получились у Квинтов персонами штучными, каждая со своим талантом и характером. Средняя в четырнадцать лет уже снималась в каком-то идиотском сериале, в семнадцать – пела в известном молодёжном рок-ансамбле и готовилась ринуться в атаку на – держитесь, звёзды! – Голливуд. Её брови (домиком) так и взлетали, когда она – в обрезанных джинсах и крошечном топе, – извиваясь и скача по сцене, горланила очередной, как говорила Эдочка, «ужас» под оглушительные вопли юных поклонников.

Младшая с детства рисовала замечательно смешные многофигурные композиции на темы «из жизни», вставляя в них друзей, знакомых и родню. Она окончила специальную школу искусств для одарённых детей и поступила в академию Бецалель на факультет анимации. Эта была довольно сумрачной девицей, как и полагается хорошим карикатуристам, и, если кто из домашних или друзей без спросу лез в её папку полистать-посмотреть, буркала своё знаменитое: «Эй, отойди!» – за что в возрасте трёх лет и получила от Стахи кличку.

Но старшая, Шарон, неслась впереди всей семьи, хотя поначалу никто понять не мог, на что она сгодится, эта сова, все ночи просиживающая перед новой игрушкой: немыслимо дорогим компьютером, который выплачивала сама, два лета подряд тягая в кафе подносы и мусоля блокнотик заказов. И высшего ей образования, видите ли, не надо («Ты что, собираешься официанткой – всю жизнь, или сумки перед магазинами щупать?!» – кричала Эдочка). В армию пошла не как все её сверстники, по повестке, а пробилась к тамошнему генералу в военкомате с какими-то своими «наработками». Ни мать, ни отец, ни Стаха, давно отставший от малышни, давно оставивший свой шутливый тон, не понимали сути всей этой электронной абракадабры. Однако специальные люди в армейской комиссии, видимо, понимали чуть больше.

Сначала её отобрали на спецкурсы в разведывательной епархии; но спустя полгода выдернули и оттуда, на совсем уже суперсекретные курсы, куда каждый год со всей страны набирали считаных мальчиков-девочек, человек тридцать.

Из армии она вернулась другой личностью: насмешливо-сдержанной, в каком-то чине, с заслугами, о которых говорить не могла; с контрактом на работу в американо-израильской фирме, с окладом… – она назвала сумму, родители рухнули в кресла.

Далее в её работу никто не вдавался, разговоры велись с ней нейтрально-учтивые, домашне-культурные, кулинарно-портновские, – родители, увы, «не тянули». Загадочное слово «стартап» витало над головами всей семьи, и папа не мог понять: если придумана и изобретена уникальная программа по считыванию внешности преступника с чего-то там, типа его зажигалки, то зачем этот самый «стартап» (такой-растакой-удачный) продавать? Пусть даже за сотни миллионов, пусть и японцам, но… Далее следовало робкое родительское: не лучше ли заняться делом по-настоящему, углубив знания, получив нормальное образование и надёжную профессию?

Толстопуз снисходительно улыбалась, помалкивала, тратила несусветные деньги на всякое, как считала Эдочка, «безумие»: летала в Нью-Йорк на премьеру какого-то дурацкого мюзикла, остановилась в отеле на Манхэттене, одна ночь в котором стоит… – «Бугров, зажмурься: ты такую сумму получал в виде отпускных!»

Услышав, что «старички копошатся на своей грядке» и затеяли что-то там своё-барахолистое, она снизошла. Вникла… Просидела с отцом и Стахой полночи над расчётами. Выслушала Благую Весть о революции в курортном лечении в Израиле. Отправила всех в отставку, заявив, что они – из прошлого века, что к делу так не подступают, что – при чём тут медицина?! При чём тут ваши специалисты! Кто узнает о них в десяти километрах от вашей занюханной сараюхи!

Отец кипятился, доказывал, вскакивал и бегал, толстяк, по комнате. Стаха предусмотрительно помалкивал. Он так их всех любил. До слёз!

«Ругатели идут пешком!» – провозгласила Толстопуз.

И взялась за дело со своими друзьями. В считаные дни на пространстве многоязычного, многоярусного и бездонного интернета развернулись таинственные и не всегда явные войска. Засинели, забирюзовели морские пейзажи посреди популярных сериалов, острых политических репортажей и прочего суперновостного контента; засверкала голубыми кристаллами драгоценная соль целебного моря; смуглая гладкая кожа локтей и коленок в самых разных вариантах и ракурсах на разных ресурсах демонстрировала успехи в излечении на длительное время пресловутой ужасной болезни.

В коротких роликах импозантный даже в белом халате, тщательно выбритый, в великолепном галстуке, Лев Григорьевич Квинт, специалист по курортному лечению, возникал посреди самых интересных событий в мире и проникновенным убедительным голосом объяснял ценность уникальной котловины, известной с библейских времён, настоящей природной барокамеры: вода, грязь, сероводород, а главное – фтор и бром, щедро разлитые в воздухе. Не говоря уже о мягком жемчужном солнце, сгореть на котором невозможно, ибо соляные фильтры в воздухе на такой глубине земной атмосферы представляют естественную защиту для вашей кожи.

И началось! Рабочие ещё только завершали последний слой побелки кабинетов, ещё свинчивалась мебель, собиралось медоборудование, а две секретарши уже работали с двойной нагрузкой: принимали звонки, строчили десятки электронных писем, выстраивали расписание приёмов и процедур, связывались с отелями разных уровней – согласно пожеланиям и кошелькам будущих пациентов.

Толстопуз… Да, это была особа уникальная. Позвонила как-то уточнить индекс его почтового адреса.

– Понятия не имею, что за индекс, – сказал Аристарх. – Мне ж никто не пишет, всё по электронке, я даже нетвёрдо помню – где этот самый почтовый ящик находится. А на что тебе?

– Приглашение на свадьбу прислать.

– На чью?

– На свою, Стаха. Чего тупишь!

– Толстопуз… – его будто ударили под дых. Хотя понятно же: девушки иногда выходят замуж.

Вся жизнь здешняя прокатилась-пролетела лентой: их пикники, и как она обстоятельно, юбочкой, заворачивала вниз обёртку от мороженого, и какая у неё была липкая ладошка; и как самой большой проблемой этих поездок было запустить всю троицу в дамский туалет конвейером, с приказом «дружно пописать, иначе дальше не едем!». Он стоял в дверях, подозрительно изучая всех входящих и выходящих дам, и сам – подозрительный, странный, какой-то вечно одичалый.

Как быстро они вырастают…

– Тостопуз ты мой!

– Стаха, – сказала она, вздохнув, – ты видел мою талию?

Он вдруг вспомнил, что однажды отколола эта задрыга. Сколько лет ей было тогда – пятнадцать? шестнадцать?