Сын ведьмы - Симона Вилар

– И как долго он с ними тешится? – не выдержав, спросил Добрыня. При мысли, что может сотворить с Забавой полуживой Кощей, ему сделалось дурно. Но и ярость еле сдерживал.

Кажется, Малфрида уловила его настрой. И будто смутилась. Отвела взгляд, твердила, что ничего не знает, да и не интересно ей это. Главное, что после каждой жертвы Кощей ее саму надолго оставляет в покое. Но как опять начинает дышать, словно совсем рядом он, как чувствует на себе ведьма его взгляд, знает – пора пришла. Как будто скучно Кощею становится где-то там, за Кромкой, вот и тянется к Малфриде, своей теплой кровиночке. Избавиться от этого можно, если она полюбится с человеком, сойдется плотски. Тогда она вновь обычная женщина, нет у нее связи со страшным родителем. Но чтобы Бессмертный не залютился, чтобы не сделал ей зла в дальнейшем, она по уговору отдает ему красну девицу на откуп. И всё дальше ладно, живет себе как ни в чем не бывало. Охраняет ее от власти Кощеевой навий мир.

– Но ты ведь, как я понял, давно не любилась ни с кем, – почти по-деловому подытожил Добрыня.

И странное дело, Малфрида вдруг заалела, смутилась. Вот, сказала, сойдусь с Савой… Ну не с Добрыней же! От такой связи Кощей только радость и силу получит.

Добрыня посмотрел на нее, и его передернуло. С ней сойтись? Он и красы своей матушки сейчас не видел. Она – его беда. Но и его помощь. Потому о другом спросил:

– Если позовет тебя, а ты еще не обычная баба, что случится? Расскажи мне.

Думал, что от такого вопроса ведьма отмахнется. Озлится. Но она подчинилась. Сказала, что Кощей будет ее донимать, пытаться втянуть в свое окно. Однако не сейчас, подсказал ей Добрыня, – откупилась уже Малфрида Забавой, отдала ему девушку. Она согласно кивнула. К тому же по древнему покону она должна добровольно подчиниться – это условие, какое и Кощей перешагнуть не может.

– Тогда давай… пойди к нему, – сказал Добрыня и подсел к ней. – Со мной пойдешь. Мне очень нужно к Кощею.

Малфрида смотрела на него изумленно. И вдруг расхохоталась. Но так же резко умолкла, взгляд ее стал тяжелым и пронзительным.

– Неужто не пустые слова говорил ранее, а и впрямь с самим Кощеем решил потягаться? Власти на Руси тебе мало и теперь желаешь прославиться тем, что самого Бессмертного задумал победить? Да только ты ничто против него. Былинка легкая против потока. И какой бы ты ни был, мой сын, но обрекать тебя на такую участь я не намерена.

Добрыня мог бы даже растрогаться, уловив в ее голосе негаданную заботу. Но он для себя уже все решил.

– Ты вот недавно проговорилась, что против чудовища неразумно выходить без меча-кладенца. Так, может, и подсобишь мне такой приобрести? Я о мече этом из сказов наслышан, да и не зря ты сама о нем помянула. Наверняка знаешь что-то.

Малфрида стала серьезной. Рассматривала Добрыню внимательно, волосы откинула с его чела.

– Все-то ты замечаешь, Добрынюшка. Что ж, есть такой меч-кладенец. Есть и кольчуга неуязвимая, проклепанная самой живой водой, есть и шелом ясно-зерцало. Но христианину они на что? Вам ваш Бог помогает, а доспехи такие в сказах старых времен остались.

– А ты помоги мне попасть в сказ. Я же тебя за это от власти Кощеевой освобожу.

– Меня или Новгород свой?

– Новгород. И тебя. Ты тоже для меня не пустой звук. Ты родительница моя, чьи чары отчасти и мне передались. Недаром же я духов в реальном мире видел, несмотря на то что с крестом ходил. Да, да, Малфрида, я не лгу, и те домовые и лешие, какими ты меня в детстве удивить хотела, для меня были так же обычны, как калики перехожие на пыльном большаке или бабы, судачившие у колодца. Так что сила у меня от тебя есть, просто я ее никогда не использовал. Да и зачем она мне, если я разумом своим и волей и так немалого достиг. Однако Кощей ведает, что есть во мне нечто от тебя… и от него. Потому и нужен я ему, потому не отстанет он от меня. Но ожидает ли Кощей, что я вдруг сам к нему явлюсь, да еще по доброй воле? Да еще со своими планами, а не как его подневольный. Нет, это ему неведомо. Но в этом может быть моя сила. Так что, Малфрида, поможешь мне? А там, смотришь, и я помогу тебе. Освобожу тебя от его власти давящей, да и людей словенского края смогу избавить от того морока, какой хозяин Кромки наслал.

Сказывая все это, Добрыня держал руку матери в своих. Говорил и о том, что если уверенность есть у человека, то и сила будет, какую никакими чарами не развеять. Убеждал, что ни ему, ни его матери не нужна подневольная связь с таким, как Кощей. А если не захочет она помочь Добрыне, то он сам решится пойти на его зов.

При последних словах Малфрида слабо ахнула, стала переубеждать и стращать, но Добрыня лишь отмахнулся. Теперь, когда он все понял, даже ей не под силу его остановить или попытаться скрыть от Кощея. А вот как встретятся они – тогда и поглядим, кто кого. Он, Добрыня, не так-то прост. Ведь с помощника на конюшне начинал, а смог возвыситься и по всей Руси волю свою проявить. Может, сумеет и самого Кощея на место поставить. И тогда родимая убедится, что не такая уж он былинка, чтобы быть снесенным потоком, и что в реальный мир ему не страшно явиться.

Да, говорить Добрыня умел. Недаром люди за ним шли и верили ему. Уж на что Владимир стал норовист, вокняжившись, но и тот Добрыню почитал и советовался с ним. Одно тяжело Добрыне – чувствовать слабину там, где мать помочь не желает. А слабина его в том, что он свободным себя не чувствует и заснуть без креста страшится. Сама ведь уже поняла, что уязвим Добрыня перед тем, кому сама же некогда сына пообещала. А теперь… Ну помоги же! А он за это, как и обещал, ее саму от власти чародея темного освободит.

Умолк Добрыня, только когда увидел возвращавшегося Саву. Отошел от Малфриды, а она так и осталась сидеть, словно зачарованная его речами. Даже приблизившегося Саву не сразу заметила. Только когда тот руку ей на плечо положил, вздрогнула, как будто очнувшись.

– Малфрида, где Забава наша? – спросил.

– Где? – как-то сонно повторила она. – В далекой северной земле, в темных владениях Кощея.

Сава отшатнулся. Смотрел то на нее, то на Добрыню.

– Шутишь так, что ли?

– Какое тут шутишь, – развел руками Добрыня. Снял повязку с головы, осторожно потрогал затылок. Шишка уже сошла, через пару дней он в полной силе будет. Вот тогда…

– Ну как, Малфрида, возьмем Саву с собой или нет? – спросил. – Он-то, конечно, парень не шибко разумный, но мне помощник в таком деле может пригодиться.

– Я еще ничего не решила! – вдруг оскалилась ведьма.

Добрыня улыбнулся.

– Это ты так думаешь. Но я знаю, сговоримся мы. Ты ведь всегда разумницей слыла. Потому сама поймешь, что сделать это надо.

Позже Малфрида гадала, как вышло, что неугомонный Добрыня сумел ее на такое дело уговорить. Однако в глубине души ее таилась гордая радость оттого, что у нее такой сын. Надо же, жил простым смертным, вон и до седых висков дожил, а рьян и упорен, как в молодости. Умен же, как в зрелые годы. А еще чародейка и впрямь загорелась надеждой, что такой витязь сможет освободить ее от страха – страха однажды полностью поддаться Бессмертному, уйти за Кромку, откуда уже нет возврата. Страх этот завладевал ею тем сильнее, чем чаще напоминал о себе Бессмертный. Он словно ждал и был уверен, что однажды она поддастся и сама пожелает уйти к нему. Ведь она все чаще переставала быть человеком, все легче превращалась в Ящера. Будучи чудищем, она хотела только рвать и убивать, становилась зверем. Но все же было в ней некое упорство, она сопротивлялась, даже смогла со временем управлять Ящером, подчинять его дикую силу себе как человеку. Ведь не разорвала же она Глобу, когда тот вышел против чудища, сдержала себя, пощадив раненого парня. Да и Добрыню не тронула прошлой ночью, когда увидела сына, будучи в тот момент Ящером. И все же мысль, что в теле чудища ей становится все привычнее и легче, пугала живую женщину Малфриду. Она не забыла еще, как когда-то в далекой чужой земле бывший волхв Никлот предупредил ее, что однажды она полностью подчинится своей темной сущности84. Однако противилась этому. Быть женщиной, красивой, любимой, желанной, ей хотелось куда больше, чем навсегда стать чудовищем, которое все ненавидят и боятся. Которое и она сама ненавидит и боится. Ибо понимает: стань она навсегда Ящером, и ей нигде не будет жизни, ее затянет Кромка.