Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Не видя, звезды горят, костры ли?

И отряхнется, не понимая,

Не понимая, зачем зарыли...

А. Башлачев

Сочный июльский день пенился и брызгал сотнями ароматов. Шквал зелени поглотил развороченные дворы, пыльные дома и унылые лица. Подобно тропическому цветку, город открылся солнцу до самых потаенных уголков и трещин. Князь полдня и знойного лета незримо присутствовал на раскаленных набережных и проспектах, заросших крапивой задворках и томящихся от жары крышах. Солнце, гораздо более древнее, чем все, что удавалось откопать археологам, в который раз давало понять, что именно оно – начало и конец всего живущего на земле...

Катя с ребенком на руках сидела на скамеечке больничного парка. Медсестры вывозили на каталках лежачих больных. Солнечный свет падал на лица сынов человеческих – идиотичные и блаженные – и они принимали его как благодать.

В больнице остро чувствуешь, что кроме жизни есть еще и смерть. Ее приближение обставлено капельницами и искусственным светом операционной, буднично и по-деловому. И врачи кажутся жрецами, знающими особую тайну, позволяющую каждый день бороться с человеческой немощью.

– Каким оно будет, следующее лето без меня? Я хочу знать. – Девчушка лет двенадцати настойчиво дергала медсестру за халат. – Ну, скажи, каким оно будет?

– Солнечным...

Машенька улыбалась бессознательно-счастливо, как это бывает во сне, и трогательно прижималась к матери. Катя не сомневалась – дочка узнает и любит ее. Обе они, по сути несчастные существа, вдвоем составляли нечто почти счастливое. Внешний мир, как ни странно, только мешал их счастью, напоминая о том, каким оно должно быть, а каким – нет. Все в этом благоустроенном для нормальных людей обществе ранило душу Кати. Каждое его прикосновение было сравнимо с ожогом. Жалость на лицах убивала. Сочувственные взгляды, откуда б они ни направлялись, Катя отбивала щитом напускного спокойствия.

О, люди, уверенные в своем благополучии, помните, что нет ничего вечного, кроме света звезд. Тех, что светят сейчас, и тех, что будут светить потом, и еще тех, что светили задолго до ныне существующих...

В клинике среди женщин с недужными детьми Катя впервые почувствовала, что не одинока в своем горе. Поначалу она не могла понять, как матери, годами ухаживающие за безнадежными, порой совершенно неподвижными отпрысками, не перестают улыбаться, подкрашиваться по утрам и спать по ночам. Узнав о болезни Маши, она отвыкла делать эти простейшие вещи и теперь в больнице училась заново. Пожалуй, самым трудным оказалось не задавать себе по сто раз в день один и тот же вопрос: «А что будет завтра, через месяц, через год?» Хотя болезнь считалась неизлечимой, Маша могла прожить еще лет десять. Только что это будет за жизнь, если сейчас годовалая девочка выглядит не больше четырехмесячной?

Конечно, втайне все родители не переставали надеяться на чудо. На скамеечках парка из уст в уста пересказывались удивительные истории излечения подопечных знаменитого хирурга. Больным гидроцефалией профессор делал шунтирование, обеспечивая отток лишней жидкости из-под черепной коробки. Мозг начинал свободно расти, и дети после удачных операций не страдали умственной отсталостью. Один из первых прооперированных пациентов уже собирался в школу. Однако предсказать дальнейшее будущее малыша никто не решался.

Люди растят детей в надежде увидеть и пожать плоды своих трудов. Кате же надо было научиться любить, не требуя ничего взамен – ни сейчас, ни потом. И она научилась любить Машеньку, не ища в любви ничего, кроме этой самой любви. Странно, но она по-своему была счастлива. Полгода назад, выслушав приговор врачей, Катя испытала ненависть за случившееся ко всему миру. Но теперь осознание своей доли как единственно возможной ее успокоило. «Она не оценит твой подвиг», «Для Маши не существуешь ты, не существует мир...», «Ради чего ты с ней возишься?». Мать не могла им объяснить, ради чего, но это был вовсе не подвиг. Катя нуждалась в дочери не меньше, чем дочь нуждалась в ней. Бросить все и начать новую жизнь она не могла, зная, что Маша лежит никому не нужная и смотрит в пустоту невидящими глазами, не получая даже крохи тепла.

Обследование проходило медленно, а впрочем, торопиться не было причин, так как болезнь протекала не в острой форме. Маше ставили капельницы, проводили облегчающую терапию. Профессор, собиравшийся делать операцию, старался излишне не обнадеживать Катю. Да и сама она решила теперь не загадывать, а положиться на Бога.

Смирению способствовало и соседнее здание тюрьмы «Кресты», отгороженное от больницы только кирпичным забором. Из окон женского туалета прекрасно просматривался глухой прогулочный двор, и горемычные бабы, покуривая, наблюдали за жизнью заключенных. Родственники и сподвижники зеков залезали на невысокие пристройки больничного корпуса и оттуда что-то кричали, получая взамен белые записочки. Сколько Катя ни следила за работой этой почты, она так и не смогла понять, как она действует. В целом же столь близкое соседство заведений наводило на мысль, что несвобода присуща житию человека. Все мы узники – кто в больнице, кто в тюрьме, кто в душе своей...

Несчастье, как известно, сближает людей, и матери на прогулках делились друг с другом своими горестями и радостями.

Восемнадцатилетняя Наташа с дочкой жила в больнице уже почти год. Ее муж, симпатичный паренек с улыбкой во все лицо, служил на флоте, а в родной деревеньке родственникам обуза ни к чему. Младенец родился крепеньким, да вот беда – суставы на ногах и руках не сгибались. Прослышав про чудо-ортопеда, поехали в Питер. Врач согласился лечить девочку, но для полного выздоровления требовались годы. Он сам сконструировал аппарат для разработки суставов, и лечение уже принесло первые результаты. Симпатичная черноглазая малышка, растянутая, как паучок, за ручки и ножки, местами загипсованная, окруженная подвешенными грузами и сложными конструкциями, активно крутила в руках игрушки. Когда Катя заглянула однажды к Наташе в соседнюю палату, малютка отчаянно зарыдала.

– Дочка боится посторонних, думает: сделают больно, – пояснила мамашка недавней знакомой. – Врачи говорят: потом она все забудет. Вырастет девка с нормальными руками и ногами, не поверит, как было на самом деле. – Мать заулыбалась. – Это Степка надоумил ехать в город, в роддоме не разрешил от ребенка отказываться. А я-то, дура, испугалась, не знала, что делать, страшно такую растить. А Степка мужик упрямый, нас в охапку – и в Питер. Теперь пишет, что дочку очень хочет увидеть. Через полгода она уже ножками пойдет, врачи обещают, я верю. Так хочется, чтобы она побежала навстречу папке, больше ничего и не надо! – Наташка задавила гадюку-слезу и снова засияла.

Катя по-доброму позавидовала их семье. Не всем маленьким пациентам так повезло. Большинство лежало в отделении без родителей, те давно от них отказались. И все же зомбированные водянкой мозга, тяжелыми внутренними болезнями, с изуродованными конечностями дети оставались все теми же детьми, добрыми и озорными. Мальчик без ног с удовольствием играл в мяч, ловко подпрыгивая на коротких культяшках. Трехпалый малыш, брошенный сразу после рождения, был ласков невероятно и тянулся к каждому, кто подходил к кроватке. Врачи обещали сделать ему протезы, чтобы он мог выполнять элементарные действия. Девочка после шунтирования мозга бродила по коридору, качая резинового пупса. Никто не давал гарантии, что она доживет до детородного возраста, но как нежно она баюкала куклу.