Про меня - Елена Колина

– Лето. Ты сидишь дома все лето. Ты хочешь куда-нибудь поехать?

Я тоже могу солгать.

– Нет, не хочу.

Я очень хочу уехать, я больше всего на свете хочу куда-нибудь уехать, а еще больше я хочу закрыть глаза и улететь на луну.

Катька не хочет видеть Вику, Вика ее раздражает.

Катька и меня не хочет видеть. Как будто вокруг Катьки кто-то очерчивает круг, и круг все сужается. Сейчас в нем остались только она и Санечка.

У них теперь свое пространство, где только их слова, их отношения, где они только вдвоем. Он ловит каждый Катькин взгляд, откликается на каждое движение, как будто она его младенец. А Катька любуется Санечкой, капризничает, кокетничает, но все чаще смотрит на него, как будто она младенец, а он ее мама и они одни на всем свете.

А потом она останется совсем одна?..

Я думала, что я буду плакать, прощаться, но я ничего не чувствую, у меня душа отделилась от тела. Душа витает отдельно, как будто не имеет ко мне никакого отношения, а тело без души – какой с него спрос.

И я не страдаю, я как ватная кукла, тело из ваты, голова из ваты. Я только все время повторяю про себя: «Я больше не буду, прости меня, прости», но ЧТО я не буду? И за что прости – за то, что она останется одна?

1 сентября 2005

Куколка Элик за лето очень вырос. Мне уже не стыдно, что он меня провожает.

– Ты не возражаешь, если я выражу тебе свои соболезнования? Нет?.. – спросил Элик. – Моя мама сказала – тебя очень жалко. Ты столько пережила, ты приемный ребенок, а теперь еще и это. Мы очень тебе сочувствуем.

– Спасибо, – сказала я.

Сегодня в лицее все преподаватели сказали мне слово «соболезнование». Мне странно слышать «соболезнование», странно отвечать «спасибо». Как будто все это театр, и все актеры играют в одной пьесе, а я в другой, и я никак не могу вспомнить правильный текст и играть вместе с ними.

– Извини, что я думал, ты врешь про следы пуль на небе.

– Можешь не извиняться, я врала. Я не видела следов пуль на небе, – призналась я.

Вика с Санечкой приехали из Питера в гости в Сухуми без меня. Я тогда была маленькая.

Они жили в доме на горе, из окна их комнаты было видно море, перед окном была пальма. Кто они были тогда друг другу? Вика говорит, друзья, но любовники, конечно. Вике было за сорок, Санечке за тридцать.

Они сидели на веранде, смотрели на море и вдруг увидели на небе синие и зеленые следы от трассирующих пуль, – так они мне рассказывали. Они поехали домой, в Питер.

Сначала они поехали в Сочи, через Гагры. Там посреди города красивая широкая аллея, и вся аллея была усыпана убитыми людьми. Вика вдруг сказала – остановись!

Вика говорит, она не видела, девочка или мальчик, видела, что ребенок, сидит на обочине около убитых людей. Наверное, это были мои родители. Она сказала – остановись, смотри, открой дверь!.. Санечка сидел, смотрел, думал, а Вика закричала – ко мне!

– Прыг в машину! – кричала Вика.

– Она не понимает по-русски… – сказал Санечка.

– Бери, тебе говорят! – закричала Вика.

Санечка сказал – а что, а если… а Вика закричала – быстро! Он выскочил, взял меня, и мы поехали.

Вика с Санечкой сразу же не могли поделить ничего, что касалось меня. В машине Вика хотела назвать меня Ниной, Нино.

Мне нравится имя Нина. До Пушкина, пока он не ввел в литературный обиход имя Татьяна, оно было аристократическим именем, именем героини.

Вика хотела назвать меня Ниной, а Санечка быстро назвал меня Марусей. Машину начали обстреливать, он крикнул: «Маруся, ложись!», и я сползла вниз, между сиденьями, как будто поняла, откликнулась. Если бы я не откликнулась, они бы до сих пор спорили, как меня назвать.

Мы доехали до Сочи, машину обстреливали, я по команде Санечки ложилась вниз. Санечка кричал: «Маруся, ложись!» Они говорят, первое, что я выучила по-русски, – ложись. Пока мы ехали, Вика с Санечкой поругались насчет моего будущего. Вика сказала, что я продолжу семейную традицию и буду врачом. А Санечка – что я продолжу семейную традицию и буду актрисой или режиссером.

После того как они подобрали меня на дороге, сказали – прыг в машину, Санечка и Вика стали отец и бабушка, Вика стала «Тещща».

Я всегда знала, что я приемный ребенок, у нас в семье принцип, что я должна все знать. Психолог в лицее считает, что у меня такая сильная привязанность к моей семье, что я хочу все время быть со взрослыми, потому что меня подобрали на дороге.

– Моя мама сказала, что ты бедная девочка, что вы все друг другу никто, – с жалостью сказал Элик.

Он за лето стал много лучше, свободно разговаривает, не боится проявлять эмоции, жалеть меня. Может быть, он еще станет человеком.

Мы все друг другу никто?.. Помните – можно разрушить любые отношения, потому что всегда найдется на чем сыграть?.. Это неправда. Мои отношения с Санечкой нельзя разрушить, даже если сыграть на моей любви к Санечке, на моей уверенности, что моя любовь для него главная, – я же уступила его Катьке. А мои отношения с Викой… попробуйте разрушить что-нибудь Викино!

Мои отношения с Катькой нельзя разрушить.

– Моя мама сказала, что она была хорошим человеком и актрисой, – сказал Элик.

Она была хорошим человеком? Почему она говорит о Катьке так равнодушно, безлико? Почему, почему?!.. Потому что Элла живая и может сказать, что хочет?!.. Она не «была хорошим человеком», она была робкая, храбрая, добрая, щедрая, считала, что она хуже всех, а сама лучше всех!..

Нет, не так…

Вот какой она была человек – она любила нас, а мы любили ее. Любила баловать нас, позволяла нам быть капризными, эгоистичными, нервными, сложными, давала нам ощущение защищенности, безопасности – от всего. Она и умерла, как будто это игра, как будто спряталась за углом и смеется, видя, что я ее ищу, как будто она убежала в Пассаж, вернется и скажет: «Ловко я тебя разыграла».

– Передай своей маме… спасибо.

Я хотела сказать – передай своей маме, что она противная Швабра. Но не сказала. Я тоже за лето стала много лучше.