Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд

Надеюсь, она сохранила чек.

Куча грязного белья растет, утром с трудом нашел пару чистых трусов. В процессе поисков открыл ящик, где хранится белье Георгины, и обнаружил там три новых комплекта кружевных лифчиков с трусиками черного, красного и белого цветов. Они на порядок качественнее ее старых, некогда белых трусиков и посеревших от стирки лифчиков.

Мои трусы нашлись в стопке для глажки.

И когда Георгина наконец постирает? Это же просто — нужно всего лишь забросить белье в машину, положить таблетку моющего средства в сетчатый мешочек и нажать кнопку. И все дела. Погладить тоже не проблема, любой дурак способен провести утюгом по ткани, разве не так?

По дороге на терапию спросил у матери совета, что подарить жене на Рождество.

— Сумку «Марк Джейкобс», — не раздумывая, ответила мать. — Модель «Бруна» — классические формы, зеленая расцветка с металлическим отливом и золотая фурнитура.

— А это не слишком дорого? — усомнился я.

— Ну, не дешево, — нехотя согласилась мать. — Но она о такой сумке мечтает.

Я был благодарен матери. Она сэкономила мне кучу времени, которое я потратил бы, прочесывая магазины. Вручил ей карту Visa и попросил заказать сумку по Интернету.

Энтони перевезли в частную больницу в Лестере, где ему делают пересадку кожи. Его родители продали одну из своих овощных лавок, чтобы заплатить за лечение сына.

— С их стороны это очень великодушно, — заметил я Салли.

— Не совсем. Они его боятся.

Утром в машине мать спросила:

— Ты собираешься поучаствовать в расходах на бензин?

Я был ошарашен. Ее меркантильность не знает границ.

Напомнил матери, что скоро я окажусь безработным и в данный момент должен беречь каждый пенни.

— Но покупать не глядя сумку «Марк Джейкобс» для работающей жены ты можешь себе позволить, — съязвила мать. Она протянула мне мою карту: — «Секьюрикор» доставит сумку сегодня. Отец примет заказ и запрячет твой подарок так, что Георгина точно не увидит его до Рождества. Что-что, а это отец делать умеет.

«Секьюрикор»! Почему они взяли на себя доставку дамской сумочки? Ведь они занимаются только по-настоящему дорогими вещами.

Гленн и Финли-Роуз обручились. Сын позвонил, когда я ехал на терапию:

— Если меня в Афгане хлопнут, Финли будет получать вдовью пенсию.

По-моему, в своем прагматизме они заходят слишком далеко.

Поливая гусиным жиром запекавшуюся картошку, я поинтересовался у Георгины, нарезавшей морковь, что подарить матери на Рождество. Замерев на секунду с ножом в руке, она ответила:

— Ей бы понравилась серебряная цепочка с кулончиком из розового кварца.

— И где я такое добуду?

— На сайте «Тиффани».

— «Завтрак у Тиффани», — припомнил я. — Это та же фирма?

— Точно, — кивнула Георгина. — Твоя мать ждет, когда твой отец подарит ей что-нибудь от «Тиффани», с 1961 года, с тех пор, как они посмотрели этот фильм. Выходя из кинотеатра, Джордж пообещал, что если она выйдет за него замуж, то на каждый день рождения он будет дарить ей украшение от «Тиффани».

Я сунул картошку обратно в духовку:

— Первое из длинного ряда обещаний, которые он не сдержал.

Как можно более непринужденным тоном попросил Георгину нарезать морковь поровнее, а то некоторые кусочки у нее получаются почти прозрачные, зато другие слишком толстые. Но моя жена не выносит даже намека на критику. Она мгновенно взбесилась и забегала по кухне, угрожающе размахивая нашим самым острым ножом. От «моркови» она мигом перешла к моей «зацикленности на себе», затем к доктору Пирс и, конечно, Пандоре. Остановилась более подробно на моей одержимости «старыми вонючими книжками», а затем рывком перескочила к личным отношениям:

— Ты потерял ко мне всякий интерес — эмоциональный, сексуальный и романтический! — На этом она умолкла и разразилась горестными слезами.

Вошла Грейси и с упреком посмотрела на меня:

— Если мамочка будет из-за тебя плакать, тебя посадят в тюрьму.

Я велел ребенку прекратить говорить глупости, никого не сажают в тюрьму за то, что они кричат.

— А вот и сажают, — стояла на своем дочь. — Я видела передачу по телевизору. Называется «По закону. Раздел 5»[63].

— Мы даже не можем поругаться спокойно! — взвыла Георгина. — То Грейси вмешается, то твои родители станут подслушивать через стенку!

— Почему ты вдруг начала покупать кружевное белье? — заорал я в ответ.

Георгина ухватилась за мои слова, чтобы злобно порассуждать о моем «скупердяйстве», «антисоциальном поведении и вечных подозрениях», а затем, что было непростительно с ее стороны, выкрикнула:

— Твоя писанина, это же смешно! На твоем фоне Барбара Тейлор Брэдфорд[64]выглядит нобелевским лауреатом. Дальше ящика стола твоим рукописям хода нет! Задумайся, Адриан, почему никто не хочет ни публиковать, ни экранизировать то, что ты пишешь вот уже более двадцати пяти лет?

Ответом я ее не удостоил. Надел самую теплую куртку, перчатки, шарф, балаклаву и вышел из дома, обронив, прежде чем хлопнуть дверью:

— Не знаю, когда вернусь.

К сожалению, в половине четвертого на улице почти темно, поэтому я прошелся несколько раз до изгороди и обратно, а потом вернулся домой. К моему удивлению, часы показывали только 4.05.

С Георгиной я весь вечер не разговаривал. Разве что сунул ей карту Visa со словами:

— Расплатись за цепочку.

На терапии сообщил Салли, что испытываю серьезный дискомфорт, когда избавляюсь от жидкостей.

— Насколько серьезный по шкале от одного до десяти? — строго спросила она.

— Я — писатель, Салли, и выбираю выражения очень тщательно.

— Но вы также склонны к преувеличениям, Адриан.

Почему с женщинами так трудно? Мужчины никогда меня не переспрашивают, не обсуждают мой характер и не обвиняют в сексуальной холодности.