Девушка-праздник - Татьяна Алюшина

– «При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность», – сказал Эйнштейн, – усмехнулась задумчиво Дашка. – Ты на это намекаешь?

– На это, – повернулся к ней Власов, дождался, когда Дарья посмотрит на него, и пояснил: – А еще я очень хорошо знаю, что такое не воспользоваться шансом, который выпадает. Поэтому, раз Он выдал такой аванс, да еще перстом указал, я приму с благодарностью и начну действовать.

– Ты поэтому воспользовался командировкой в Италию? – выясняла Дашка, не в силах отвести глаз от этого его взгляда.

– Да не было никакой командировки, Даш. Я приехал к тебе.

– Так! – только и сказала пораженная Дашка и повторила: – Так. Мне надо как-то это осмыслить.

– Забей! – предложил Власов, отметая чрезмерную серьезность, которую принял их разговор. – Поверь мне, чем больше пытаешься это обдумать рационально, тем больше запутываешься. Пошли лучше ужинать! – поднимаясь со ступеньки и протягивая ей ладонь приглашающим жестом, сказал он. – У меня сегодня мои бабульки деревенские что-то весь день готовили. Я сказал, что гостья будет, так они расстарались.

Дашка подала ему руку, встала, но из задумчивости не вышла, а Власов помог:

– Кстати, я забыл сказать, мне очень нравится это платье. Ты в нем была тогда в ресторане, когда я увидел тебя второй раз.

– Вообще-то оно условно рабочее. Движения не сковывает, – растерянно ответила Дарья.

– Идем, – распорядился он.

И за руку провел ее через большой холл в гостиную, дальше, в кухню, уютную, современную, даже модерновую и тоже под стать всему дому.

– Ты где предпочтешь отужинать? – интересовался гостеприимно Власов. – В кухне, гостиной или на веранде?

– Не знаю.

– Тогда иди выбери, где тебе больше нравится. А я пока разберусь, что мы имеем предложить даме на ужин.

Дарья, теперь уж не спеша, вернулась в гостиную, осмотрелась. Дом внутри был выкрашен белой краской, что создавало ощущение некой прозрачности, легкости, что ли. Большой длинный стол из цельного куска полированного дерева стоял вдоль трех огромных витражных окон почти во всю стену. И вид из них открывался потрясающий на сосновый лес. Деревья росли так близко к дому, что если открыть окна, то сосны можно потрогать и впустить внутрь нагретый смолистый аромат.

Она подошла к окну, взялась за ручку рамы, и неожиданно всплыло воспоминание о других соснах и этом дурманящем смолистом запахе там, в высокогорной итальянской деревушке. И в голове у Дашки тихо зазвучала многоголосная баллада…

– И что ты выбрала? – специально понижая голос, чтобы не напугать в очередной раз, спросил у нее за спиной Власов.

Дашка повернулась от окна и сделала тактическую ошибку, или – бог знает – тактическую правильность, посмотрела Власову в глаза еще звучащей внутри ее затихающей балладой.

А он услышал это печальное многоголосие в ней.

Притянул Дашку к себе, не выпуская ее «поющего» итальянского взгляда, подхватил под мышки и усадил на край стола. И, придвинувшись совсем близко, положил ладонь ей на затылок и смотрел, смотрел, смотрел в синие, с итальянскими солнечными зайчиками, отражающимися от моря, Дарьины глаза…

Притянул еще ближе, обняв за талию, и поцеловал.

Никакой страсти, обжигающей силы и напора! Никакого выпущенного на свободу несдерживаемого уже желания!

Неторопливый, глубокий, сводящий с ума нежностью поцелуй!

Дашка плыла, плыла в этой непереносимой глубокой нежности – нежности за гранью!

Она оглохла, ослепла и разучилась думать, погружаясь глубже и глубже в пронизанную горячими лучами солнца синюю, плотную, как морская вода, колыбель нежности. И только рвалась – ближе, плотнее, сильнее – дальше, дальше в глубины темные, где рождается истина.

А он целовал, целовал, целовал, изливая на нее всю нежность мира и помогая идти туда, куда неосознанно она звала их обоих.

Игорь приподнял девушку одной рукой, не прерывая поцелуя, умудрился стянуть с Дашки трусики, разоблачить себя и, придвинув ее к краю стола…

Вошел до самого конца, прочувствовав непередаваемую полноту ощущений, прокатившихся по всему телу, и закипевших вмиг, и тут же испарившихся, как от огня, слезами.

И они нырнули вдвоем туда, в самую изначальную глубину, и он вел их обоих, в диссонансе сводящей с ума щемящей нежности так и не прерванного поцелуя и не совпадающего с ним мощного ритма напора.

В самый последний момент истины, от свода, где они были соединены, у Дашки вверх по позвоночнику, через голову уходя куда-то в небо, прокатилась сокрушающая, как горячий вихрь, волна, и крик ее восторга и ошеломления вибрировал в голове у Власова, продолжавшего целовать ее… теперь уже нежно-успокаивающе.

И только тогда он прервал их первый поцелуй, прижав Дашкину голову к своему плечу.

Закрыв глаза, прижимая к себе Дашу и пытаясь научиться заново дышать, он возвращался из глубин, куда им удалось занырнуть вместе!

И, плавно приходя в себя, вдруг почувствовал влагу на плече, отстранил Дашину голову, придерживая за затылок, и заглянул ей в лицо.

В мокрое лицо, по которому катились слезы; у Игоря даже сердце пропустило удар, так он безотчетно на мгновение испугался.

– Что, Даш, что? – спросил тревожно.

– Ничего, – попыталась она мотать отрицательно головой, не открывая глаз.

– Почему ты плачешь?

Она открыла глаза и посмотрела в его обеспокоенное лицо.

– Я не плачу, – по-детски капризно заявила Дашка.

Власов подцепил указательным пальцем слезинку с ее щеки и показал:

– Ты плачешь.

Она снова покачала освобожденной теперь от его руки головой, пытаясь объяснить:

– Господи, это было так красиво!

А он рассмеялся легко, свободно, жизнью, полной радости.

– Наверное, ты единственная женщина, которая дала этому такое определение!

А Дашка так же по-детски обиженно настаивала:

– Это было красиво!

– Да, – подтвердил он, снова прижимая ее голову к своему плечу. – Это было очень красиво, Даш!

Большой круглый стол, удобные кресла вокруг него, симпатичный буфет в русско-этническом стиле словно растворялись в зеленоватом кружеве пробивающегося сквозь густую листву дикого винограда солнца, окутывая уютом и спокойствием.

Власов, усадив Дарью в кресло на веранде, сам накрывал на стол, ходил, ходил туда и обратно из кухни на веранду, а она и не делала попыток помогать, предложила, правда, без должного энтузиазма, а он не согласился:

– Нет, отдыхай.

Она и отдыхала, смотрела куда-то вдаль, прислушивалась к себе и молча наблюдала за ним, когда он появлялся и уходил за чем-то еще в кухню.