И тогда она исчезла - Лайза Джуэлл

Элли знала, что такое стокгольмский синдром. Читала о Патти Херст[50]. Знала, что может произойти с людьми, которых долгое время держат в плену, и понимала, что ее ощущения были нормальными. Но еще знала, что не должна давать волю чувству привязанности в те моменты, когда тосковала по вниманию Ноэль или по ее одобрению. Элли не должна была позволить чувствам взять над собой верх. Она должна была держаться за ту часть себя, которая желала Ноэль смерти. Это были сильные, здоровые частички Элли, и когда-нибудь они ее вызволят.

Когда ты, Флойд, покончил с нами, Элли была на девятом месяце беременности. Или, другими словами, я была на девятом месяце.

– Я просто чувствую, что ради ребенка мы должны установить разумные границы.

Ты это сказал, гребаный ублюдок. Ты сказал, что наша связь себя исчерпала. Что ты хотел играть роль отца в жизни ребенка, но подумал, что будет лучше, если наши пути разойдутся и мы не будем парой. Что прежде чем появится ребенок, мы должны придумать, как жить обособленно.

Как жить обособленно. Ха! Что бы это значило, Флойд?

Честно говоря, я не думаю, что ты и сам-то знал. Вероятно, тебе осточертело без секса и ты хотел уйти, чтобы трахать кого-то еще. Вот что я думаю.

Мне удалось не умолять тебя. И у меня все еще был козырь. Ребенок. Я была очень спокойна, помнишь, Флойд? Я поднялась в твою комнату, чтобы собрать мои вещи, которые за все эти годы переселились туда. Зубная щетка, дезодорант, расческа, запасные трусы. И все такое. Я побросала вещи в большой бумажный пакет с ручками. Когда я заглянула в него, они показались мне совсем жалкими.

На мне была твоя огромная футболка, едва касавшаяся моего поддельного живота. Сначала я подумала, не украсть ли ее, но потом решила, что будет трогательно, если я оставлю ее на твоей кровати, чтобы ты, когда вечером будешь ложиться спать, натолкнулся на футболку и, может, подумал: О, Ноэль, что же я наделал? Когда я выходила из комнаты, твоя страшенная дочь стояла на лестничной площадке, глядела на меня, и глаза у нее были такими, будто она смотрела фильм ужасов. Да пошла ты…, подумала я, когда неспешно прошествовала мимо нее. Пошла ты… на хрен.

Потому что я знала – у меня в подвале кое-кто есть. И я знала, что кое-кто будет гораздо лучше твоей жуткой дочери. И если так случится на самом деле, то кое-кто, возможно, сведет нас с тобой вместе, а то и породнит.

Я не теряла надежды.

Не сказала бы, что рождение прошло точно так, как описано в учебнике. Нет. Хотя о домашних родах я прочитала все, что следовало, и фактически была готова ко всему. Кроме по-настоящему ужасных осложнений – тогда нам пришлось бы поехать в больницу. Но и на такой случай у меня была готова целая история: доведенной до отчаяния племяннице так стыдно, что она не решается признаться своей семье, живущей в Ирландии, – ну, Флойд, думаю, продолжение тебе понятно. К счастью, до такого дело не дошло. Я вытащила из нее ребенка безо всякого медицинского вмешательства. Не скажу, что было приятно. Совсем наоборот. Но ребенок появился на свет живым. И дышал самостоятельно. В конечном счете только это и имело значение.

Родилась прекрасная девочка. С копной каштановых волос и маленьким алым ротиком. Я позволила Элли самой выбрать имя. Это было самое малое, что я могла сделать после того, через что она прошла.

Поппи, сказала она.

Я предпочла бы немного более классическое имя. Хелен, возможно, или Луиза. Но ничего не поделаешь! Не может же абсолютно все быть по-моему.

Я оставила ребенка с Элли на первые несколько дней. Не так уж много я теперь могла сделать для нее. Когда крошке исполнилось две недели, я отвезла ее в детскую клинику – взвесить, обследовать и зарегистрировать, чтобы она стала реальным человеком, а не просто крохотным призраком в моем подвале.

Мне пришлось ответить на много щекотливых вопросов, но я заранее приготовила рассказ о своих злоключениях. Не знала, что беременна; подумала, что у меня менопауза; мой живот был слишком мал; родила дома с помощью партнера; все произошло так быстро, что не успели вызвать машину «Скорой помощи». Трам-бам, вот уже и ребенок. Поэтому нет, мы ни разу не были у врача. Нет, ребенку не сделали оценку по шкале Апгар[51]. Я сказала, что слишком боялась вынести малышку из дома и что, как мне казалось, с малышкой все в порядке. Сидела и слушала, как они выговаривают мне, будто за какое-то правонарушение. Я им не мешала. О, мне действительно очень жаль. Но знаете, еще несколько месяцев назад я была девственницей, – я старалась говорить с самым сильным ирландским акцентом, – и жила отшельницей. Я и вправду очень многого не знала.

Вид у них был ошеломленный. Они вздохнули и, уж конечно, сделали пометку: Возможно, душевнобольная. Необходимо наблюдение. Но выдали мне все бумаги, по которым я могла зарегистрировать ребенка, и записали меня на прием через пять недель на послеродовое обследование, а еще сказали мне, что на этой неделе приедет акушерка для беседы со мной. Конечно же ни на какой прием я не пошла, иначе мое не тронутое беременностью тело произвело бы на них неизгладимое впечатление. А когда приехавшая акушерка гремела козырьком, закрывающим щель для писем во входной двери, я скрывалась в задней комнате, притворяясь, что меня нет дома. Несколько дней спустя она появилась опять. Потом звонила раз примерно сто, но в конце концов сдалась. Я в должное время возила Поппи ко всем врачам и на все анализы. Девочке вовремя делали прививки, взвешивали и измеряли. Я делала абсолютный минимум, только чтобы ввести в заблуждение тех, кто мог принимать участие в расследовании. Если изложить это в манере, принятой у социальных работников, то мне удалось проскользнуть сквозь сеть, то есть мы с ребенком не были замечены системой защиты детей. Разумеется, все это вызывало у меня беспокойство.

Но между тем моя пленница… Ну, я думала, что сделала для нее все возможное. Это, конечно, правда, но мне казалось, что она стала выглядеть не больно-то хорошо. И дальше одно пошло за другим. Сначала инфекция там, внизу. Казалось, болезнь прошла сама. Затем воспалилась грудь, – так, во всяком случае, мне показалось. Я поискала в Интернете и велела кормить ребенка здоровой грудью. А больная была то очень горячей, то слишком холодной. Я давала Элли лекарства, которые продают без рецепта, но они не помогали. Она потеряла интерес к ребенку, и я должна была взять кормление на себя. Тогда она перестала есть. Все время звала маму. Постоянно. Дни и ночи напролет.