Тайна черного янтаря - Филлис Уитни

Голос Сильваны ворвался в ее мысли, двигающиеся словно по заколдованному кругу.

– Вы что, спите наяву, мисс Хаббард? Нельзя так расточительно расходовать превосходный шпагат.

Трейси извинилась за то, что размотала излишне много шпагата. Сильвана посмотрела на нее с холодным презрением. За ним скрывался гнев, который миссис Эрим до сих пор продолжала испытывать к Трейси за то, что та осмелилась бросить ей вызов и осталась в яли… хотя и всего на несколько дней. Теперь же ее дни в этом доме были действительно сочтены. Напомнив себе об этом, Трейси словно вдруг увидела себя со стороны, поняла истинную подоплеку своего смятения: мало того, что она влюбилась в Майлса, так еще и ревновала его к Анабель. Пусть он и заинтересовался ею, но и сейчас продолжал держать на стене портрет покойной жены, а вчера ночью он по существу отверг Трейси Хаббард. Именно этот отказ и причинял ей самую сильную боль, которая не отпускала – вот в чем честно призналась самой себе мужественная Трейси.

И вновь размышления Трейси нарушил голос Сильваны Эрим, вернув ее, хотела она того или нет, к суете действительности.

– Где тот рисунок, который сделал для меня Майлс? – спрашивала Сильвана. – Я приготовила для него картонный футляр-трубу, чтобы он не помялся в дороге. Мне казалось, что он здесь, среди этих вещей, но я никак не могу его найти.

Немедленно начались поиски рисунка, но его нигде не было. Не смогли Нарсэл и Сильвана найти его и в жилых комнатах Нарсэл и Мюрата, где были сложены остальные товары. Халиду послали на поиски в киоск, но служанка скоро вернулась с пустыми руками.

На лице Сильваны появилась тревога.

– В Нью-Йорке у меня есть несколько солидных покупателей на эту вещь. Майлс потратил на рисунок много времени, к тому же я планировала вырученные за него деньги направить в фонд возрождения крестьянских ремесел, впрочем, как и все остальные за эти товары.

Трейси вспомнила странный интерес Ахмета к этому рисунку, когда несколько дней назад случайно застала его в кабинете Майлса.

– Спросите у Ахмета, – посоветовала она.

– Он не мог его взять, – уверенно покачала головой Сильвана. – И все же следует убедиться в этом.

– Позвольте мне поговорить с ним, – вызвалась Нарсэл.

В данном случае Нарсэл беспокоилась не просто об Ахмете, а об отце Хасана, но Сильвана не знала таких нюансов, подумала Трейси.

– Да… пришло время, – кивнула миссис Эрим. – Приведите его сюда, и мы узнаем, есть у него рисунок или нет.

Нарсэл торопливо вышла из салона. С прогулки вернулся Майлс Рэдберн. Не произнеся ни слова, он направился к лестнице, но его остановила Сильвана.

– Извини, но пару дней я не смогу позировать тебе, – сообщила ему она. – Сам видишь, мы очень заняты. Эта работа займет весь сегодняшний день и, наверное, большую часть завтрашнего. А после того как все будет упаковано, мы с тобой продолжим работу над портретом.

– Портрет может подождать, – кивнул Майлс Рэдберн.

Он даже не взглянул на Трейси, и она расценила это как выражение неудовольствия. Вздохнув, девушка склонилась еще ниже над столом, как бы стараясь получше завязать узел.

Как только Рэдберн поднялся наверх, Сильвана вновь обратилась к Трейси:

– Я считаю, нам не следует рассказывать мистеру Рэдберну об этом маленьком недоразумении с каллиграфией. Конечно же, рисунок будет найден. Он расстроится, если узнает, что с его вкладом в это благородное дело поступили так беспечно.

Трейси промолчала. Она сама еще не решила, стоит ли ему рассказывать об исчезновении рисунка, но ее удивила эта попытка обмана со стороны Сильваны.

Через несколько минут Нарсэл вернулась с Ахметом.

Смотреть на него было страшно – до того он был мрачен.

Нарсэл положила перед Сильваной скрученный в трубку рисунок с турецкой каллиграфией.

– По-моему, произошло досадное недоразумение, из-за которого абсолютно не стоит волноваться. Ахмет-эффенди объяснил мне, что вчера просто взял рисунок на время, думая, что вы не станете сразу отсылать его. А после того, что произошло ночью, Ахмет-эффенди сильно расстроился и забыл вернуть рисунок.

Сильвана развернула скрученный рисунок и положила на стол. Потом что-то сказала Ахмету по-турецки.

Он с готовностью ответил, несколько раз повторив слова «Аллах» и «Коран», видимо, в чем-то клялся. Во время их разговора Трейси незаметно подошла к столу, чтобы еще раз полюбоваться прекрасным рисунком Майлса. Вязь старинных букв с вертикальными и горизонтальными черточками, завитушками и кружочками была на самом деле великолепна. Она с восторгом смотрела на полукруги, похожие на маленькие полумесяцы, и извилистые черточки, которые поднимались вверх, как тело ползущей змеи. Все это не имело никакого смысла для человека, незнакомого со старинной турецкой письменностью, но сам сложный узор не мог не очаровывать и не вызывать интереса. Судя по всему, Майлс самым тщательнейшим образом скопировал древнюю надпись.

В одном углу Трейси заметила какие-то штришки в окружении маленькой ряби, похожей на опадающие листья. Раньше она не замечала этого узора и сейчас стала пристально и удивленно рассматривать его. Прежде чем она смогла прийти к какому-нибудь выводу, Сильвана взяла рисунок, скрутила его и сунула в картонную трубу, потом сказала несколько слов Ахмету на прощание. Тот поклонился и с виноватым видом вышел из салона.

– Я думаю, нет ничего странного в том интересе, который вызвал у него этот рисунок, – заявила миссис Эрим. – Ахмет-эффенди знаком со старинной турецкой письменностью в отличие от молодых турок, которые, благодаря Мустафе Кемалю, знают только современный алфавит. По-моему, Ататюрк принес Турции не только пользу, но и вред. Исчезло столько старинных красивых вещей, обычаев, предметов искусства, наконец.

– Это верно, – сухо согласилась Нарсэл. – До моего появления на свет моя мать носила паранджу, а отец – феску. К сожалению, мы с Мюратом не можем похвастаться такой красивой одеждой.

Не обращая на слова золовки абсолютно никакого внимания, Сильвана села за стол и стала надписывать на трубе адрес.

Нарсэл прошептала Трейси:

– Мы ничего не расскажем Хасану. Я не знаю, почему Ахмет-эффенди совершил такой нелепый поступок, но он продолжит работать у нас, и не думаю, что подобное когда-либо повторится. Хасан будет очень переживать за отца.

Трейси почти не слушала ее. У нее перед глазами стоял рисунок, каким она видела его раньше. Тогда на нем не было этих перекрестных штришков и похожих на падающие листья узоров в углу. Может, их дорисовал сам Майлс уже после того, как она отнесла рисунок Сильване? Или Ахмету взбрело в голову поупражняться в рисовании? Если он разбирался в старинной турецкой письменности, то это вполне понятно. Сильвана скорее всего ничего не заметила или сделала вид, что не заметила.

Трейси думала: как поступить теперь ей? Майлс должен узнать о появлении на своем рисунке новых узоров. Причем до того, как Сильвана отправит рисунок в Америку.